Сквозь этажи - [45]

Другой, в отдалении, пророкотал басом:

— Так вот и портят детей. Подавляют прекрасные порывы, и у ребенка навеки остается заноза в сердце.

Девушка стушевалась и на всякий случай сделала пай ребенку.

— Видали, самой-то нравится гладить других, — проворчала пожилая дама из середины автобуса.

— На этом свете забот-хлопот и без того не оберешься, — твердым голосом возвестил следующий оратор, — почему бы не пойти навстречу ребенку, пока он еще в самом нежном возрасте?

В зловещем гомоне сливались любовь к ребенку, презрение к бессердечным особам, обманутое доверие к людям и злоба по адресу мучителей детей.

— Из-за такого вот отношения ребенок и вырастает равнодушным, холодным человеком, — поведала крайне пожилая дама. — Взять хоть нас самих, — продолжала она. — Мы все насквозь лицемерны, нам и в голову не придет сказать ближним что-нибудь доброе, не говоря уже о том, чтобы погладить их. А ведь все начинается с детства, когда не сбудется какое-нибудь простенькое, трогательное желание.

Всех в автобусе охватила щемящая жалость к самим себе, и все друг за другом подходили к девочке, чтобы та сделала им пай. Так как ребенок не успевал погладить всех и каждого, то решено было, что недостающее восполнит мать. Когда та под одобрительным взглядом ребенка перегладила пассажиров двадцать, водитель остановил автобус и задушевно сказал:

— Люди, как прекрасно это детское тепло! Давайте и мы снова станем искренними и добрыми! — И прежде чем отправиться в путь, он прошел автобус из конца в конец и сделал пай всем пассажирам.

Потом все пассажиры делали пай друг другу. Ребенок все смотрел и удивлялся, но руку уже не тянул, потому что рыжая девушка была где-то далеко и гладила сразу обе щеки вошедшего контролера. Наконец все обласкали своих попутчиков, и в автобусе воцарилась благоговейная тишина.

Тогда ребенок поднял ручонку, снова протянул ее к рыжеволосой юной даме, и народ смахнул слезы умиления.

— Что тебе, деточка? — спросила мать.

— Тете по голове! — потребовало дитя.

Характерный диалог

— Папа, а что делает тот дядя?

— Я возмущен, сын мой! Родной отец идет с тобой рядом, а ты интересуешься чужим дядей!

— Да я потому и спрашиваю, что дядя чужой, а траву топчет нашу.

— Не жадничай… К тому же он не топчет траву, он стрижет.

— Папа, а почему он стрижет зубами?

— Очевидно, не у всех еще есть косилки.

— А почему он так неровно стрижет? Клок тут, клок там?

— Потому что он стрижет — ну, выборочно. Только длинные стебли.

— А почему эту работу надо делать на карачках? Если он плохо видит, пусть наденет очки.

— Стоя не достать: у дяди не такие длинные зубы.

— Папа, дядя зажмурил глаза!

— Конечно, он же думает. Это как-никак… научная работа.

— А ты не знаешь, о чем он сейчас думает? Так хочется спросить!

— А что там спрашивать? Дядя думает, как в будущем работать еще лучше.

— А-а… Наверное, он лучше не сможет…

— Почему ты так думаешь?

— Потому что дядя заплакал!

— Это он от радости — что работа так подвигается!

— Ничего не подвигается, — посмотри, сколько травы еще не съедено. Папа, а почему у дяди-ученого лицо такое грязное?

— Неужто грязное? Хотя правда, есть немного… Видишь ли, сынок, наука — вещь серьезная, сложная, один думает одно, другой — другое. Вот и случается, что в науке соперники поливают друг друга грязью.

— Не вижу я никого, кто поливает, а вот дядя швыряется!

— Зато смотри, как он культурно швыряется; не грязью, а шапкой.

— А без шапки дяде не станет холодно?

— Станет, конечно, но без шапки мыслям вольней. Наука требует жертв.

— Много?

— В каком смысле?

— Дядя еще и ботинок снял… А шапку надел на ногу.

— Умный поступок — иначе шапку унесет ветром.

— Ой, а что это у него за бутылка?

— Это, сынок, удобрение.

— Удобрение выливают на траву, а не в рот!

— Он, видимо, так и хотел, а в рот случайно попало.

— Да, рука у него дрожит — ужас! Гляди, как он сердито колотит это дерево!

— Что же ему делать, если дерево оказалось прямо на дороге?

— А теперь он бьет носом землю. Земля тоже на дороге оказалась?

— Ты неверно его понял: он не бьет землю, он ее нюхает!

— Я на этой траве еще ни одного цветочка не видел.

— А кто тебе сказал, что он нюхает цветочки? Дядя нюхает грибочки.

— Здесь что — боровики растут?

— Нет, ни боровиков, ни сыроежек тут, по-моему, не бывает, хотя точно не знаю. А вот твоя мать говорит, что грязнушки-свинушки тут все лето не переводятся.

— Послушай, папа, а почему это ученому дядя-милиционер мешает, что это он пишет?

— Очевидно, составляет договор о сотрудничестве науки и закона. Ясно?

— Ясно. А когда я подрасту и мне уже дозволено будет понимать, что такое пьяницы, как ты тогда будешь меня воспитывать?

— Тогда я покажу тебе какой-нибудь пустой газон и скажу, что больше на нашей траве нет ни одного пьяницы. А если даже и есть один, то он уже много лет совсем трезвый…

Темным вечером в городе

Молодым везде у нас дорога. Выбирай любую. И ничего удивительного, если темным вечером идешь по безлюдной улице и видишь, что кто-то из молодых выбрал ту же самую дорогу. Молодым по душе тропинки, проторенные отцами.

Молодым у нас — все возможности. Каждый использует их, как умеет. Один такой долго шел за мной, пока наконец не использовал возможность и не сорвал у меня с головы шапку.