Скверное время - [17]

— Где они у вас лежат? — в отчаянии воскликнул падре.

— Они на меня больше не действуют, — отозвался алькальд.

Священник, подойдя к нему, повторил:

— Где они?

Алькальд резко отшатнулся: на падре Анхеля уставилось в упор огромное, чудовищно страшное лицо.

— Проклятие, — завопил алькальд. — Я же уже сказал — отъебитесь вы все от меня!

И, подняв над головой табуретку, в безысходном отчаянии запустил ее в застекленный шкаф. Обрушился стеклянный град, из клубов пыли, как сирена из моря, выплыл алькальд, — и тут падре осознал до конца, что произошло. На миг воцарилась мертвая тишина.

— Лейтенант, — пробормотал падре.

У двери, ведущей в коридор, возникли полицейские с винтовками на изготовку. Тяжело дыша, взъерошенный, как кот, алькальд глядел на них невидящим взглядом, они опустили винтовки, но не разошлись, а остались стоять у двери. Взяв алькальда под руку, падре Анхель повел его к складному стулу.

— Где у вас анальгетики? — снова спросил падре.

Алькальд закрыл глаза и откинул голову назад.

— Эту отраву я принимать больше не буду, — сказал он. — От них у меня гудит в ушах, а голова немеет.

Когда на короткое время боль отступила, алькальд повернул голову к падре и спросил:

— С зубодером говорили?

Падре подтвердил молчаливым кивком. По выражению его лица алькальд понял, каков был результат разговора.

— А почему бы вам не поговорить с доктором Хиральдо? — предложил падре. — Некоторые другие врачи тоже умеют рвать зубы.

Прежде чем ответить, алькальд задумался.

— Скажет, что у него нет щипцов, — сказал он. И добавил: — Это заговор.

Воспользовавшись передышкой от боли, он решил хоть немного вздремнуть. Когда он открыл глаза, комната была погружена в полумрак. Еще не видя, здесь ли падре Анхель, алькальд сказал:

— Но ведь вы пришли по делу Сесара Монтеро.

Ответа не последовало.

— Из-за этой проклятой боли я ничего не смог сделать, — продолжил он. Алькальд встал и включил свет, и первая волна москитов тотчас влетела через балкон в комнату. На падре накатила безотчетная тревога, — в последнее время по вечерам такое стало случаться постоянно.

— Но время не ждет, — сказал он.

— Как бы то ни было, в среду необходимо его отправить, — сказал алькальд. — Завтра мы оформим все, что нужно, а после обеда вы его исповедуете.

— В котором часу?

— В четыре.

— Даже если будет дождь?

Алькальд бросил на падре взгляд, и в нем падре Анхель смог прочитать всю муку и боль, что пережил алькальд за две недели.

— Даже если настанет конец света, падре!

* * *

И в самом деле, анальгетики уже не помогали. Надеясь, что вечером станет прохладнее и он сможет заснуть, алькальд перевесил свой гамак из комнаты на балкон. Но к восьми часам отчаяние овладело им вновь, он вышел из дому на площадь, утонувшую в вязкой духоте, спавшую летаргическим сном.

Побродив немного по площади, но так и не сумев утихомирить боль, алькальд пошел в кинотеатр. Он поступил опрометчиво: от рева боевых самолетов боль еще более усилилась. Не став дожидаться окончания фильма, вышел из зала и пошел в аптеку, — в этот момент дон Лало Москоте уже собирался ее закрывать.

— Дайте мне самое сильное средство от зубной боли.

Аптекарь посмотрел на его щеку с изумлением. Затем, мимо стеклянных шкафов, до отказа заставленных фаянсовыми пузырьками, на которых были выведены синими буквами названия лекарств, пошел в глубь помещения. Глядя на его удаляющуюся спину, алькальд подумал: быть может, сейчас этот человек с округлым розовым затылком испытывает самый счастливый миг своей жизни. Он знал, что аптекарь занимает две комнаты в задней части этого дома, а его супруга, тучная женщина, была уже много лет парализована.

Дон Лало Москоте вернулся с фаянсовым флаконом без этикетки. Когда открыл его — пахнуло стойким запахом сладких трав.

— Что это?

Аптекарь погрузил пальцы в серые семена.

— Кресс[8], — ответил он. — Хорошенько разжуйте семена и глотайте понемногу: при флюсе нет ничего лучше.

Он положил на ладонь несколько семян и, глядя на алькальда поверх очков, сказал:

— Откройте рот.

Алькальд отрицательно помотал головой. Он повертел в руках флакон, убедился, что надписи никакой нет, и снова остановил на аптекаре свой взгляд.

— Дайте мне что-нибудь заграничное, — попросил он.

— Это лучше любого заграничного средства, — сказал Лало Москоте. — Гарантия — три тысячи лет народной мудрости.

Он стал заворачивать семена в обрывок газеты. Сейчас он походил на дядю родного: столь старательно и любовно заворачивал кресс, словно мастерил для детишек бумажного голубя. Когда он поднял голову, на лице его блуждала улыбка.

— Почему вы его не удалите?

Алькальд ничего не ответил. Он сунул аптекарю деньги и вышел, не дожидаясь сдачи.

Полночи алькальд ворочался в гамаке, так и не решившись разжевать хоть одно семечко. Около одиннадцати, когда духота стала нестерпимой, хлынул ливень; потом ливень стих, перешел в слабую морось. Измученный лихорадкой, обливаясь липким холодным потом, алькальд растянулся в гамаке и, открыв рот, стал про себя молиться Богу. Молился истово, напрягая все свои мускулы тем сильнее, чем ближе к концу подходила молитва, но чем более страстно он молился, тем острее становилась боль. Тогда он надел ботинки и плащ прямо на пижамный костюм и побежал в полицейские казармы.