Скупые годы - [38]

Я улыбнулся. Я верил ему.

Я и сам представлял будущую жизнь хорошей.

ГЛАВА 11

А жизнь, как нарочно, каждую мою радость отравляла горечью.

Возвращаясь от Витьки, мы с Люськой тихо брели вдоль спавшей улицы.

Звезды на высоком безоблачном небе начинали уже потухать. Прохладный сумрак с востока уползал на запад. Приближался рассвет.

Мы шли молча.

Вдруг Люська остановилась и тревожно дернула меня за рукав.

- Посмотри. У вас огонь.

Я обернулся в сторону своего дома и застыл. Сквозь белые занавески окон пробивался тусклый красноватый свет. Это был верный признак того, что в доме что-то случилось.

В деревне летом никто не зажигает лампу, а если зажгли - в семье или радость, или несчастье. Радости я не ждал, а несчастье... Кто от него убережется?!

Подгоняемый тоскливым предчувствием, я быстро перебежал дорогу, впрыгнул на завалинку и прислонился к стеклу.

На столе мрачно коптила лампадка. В комнате было чадно и тихо-тихо.

Мать лежала на кровати вверх лицом. Правая рука ее как плеть свисала вниз и почти касалась полусогнутыми пальцами пола, а левая была откинута на подушку и прижимала к виску скомканное полотенце. Из едва приоткрытого рта матери вылетали чуть слышные шипящие звуки.

- Она пить, пить просит, - испуганно шепнула Люська и, соскочив с завалинки, метнулась в комнату. Дрожащей рукой она торопливо налила в стакан кипяченой воды и осторожно поднесла его к пересохшим губам матери. Мать с жадностью отпила несколько глотков и открыла глаза. Взгляд у нее был нехороший. Дыхание тяжелое.

- Это ты, Вова? - глухо, с расстановкой проговорила она. - А у меня опять голова разболелась. Поешь - там в печи каша, молоко под скамьей. А со мной пройдет, не бойся, к утру я встану.

Я отвернулся.

Я понимал, что мать говорит неправду. Она и раньше часто жаловалась на головные боли, но сегодня я видел, с каким трудом она выговаривает каждое слово, и чувствовал, что она заболела серьезно. Я переминался с ноги на ногу и, как бы ища поддержки, растерянно оглядывался по сторонам.

А за окном уже совсем рассвело.

Где-то протяжно скрипнули ворота.

- Вон петухи поют, - вяло произнесла мать и забылась.

А утром я отвез ее в соседнюю деревню в больницу.

Врачи определили у нее гипертонию, и обратно я возвращался один. На рыдване рядом со мной вздрагивал и покачивался небольшой узелок белья. На душе у меня было пусто, тяжело.

Дома я, не раздеваясь, упал на кровать и долго лежал неподвижно.

Хлопнула дверь. Вошел Витька, потоптался и молча сел рядом. Вздохнул.

- Я завтра в город еду.

Я не шевелился.

- Хочу в речное училище заявление подать.

Тишина.

- Поедем?

Я горько усмехнулся.

Витька понял нелепость своего предложения, опустил глаза и принялся ковырять ногтем табуретку.

- Ты не сердишься на меня?

- А при чем тут ты?

У меня задрожали губы. Я встал, машинально передвинул на столе чернильницу, взглянул в окно и нарочно громко, чтобы заглушить боль, проговорил:

- Надо в ясли за Валюхой идти.

Мы вышли на улицу, сухо пожали друг другу руки и расстались.

Пройдя несколько домов, я обернулся. Витька, мрачный, стоял все там же, возле нашего крыльца, и провожал меня хмурым взглядом.

Я догадался, что он жалеет меня, отвернулся и прибавил шаг.

- Вовка! - вдруг вскрикнул Витька и, запыхавшись, подбежал ко мне. Стой! Я не могу так. Что я, виноват, что ли, что у меня приехал отец? - И я впервые увидел на Витькиных глазах слезы.

А через несколько дней, посылая матери передачу, я писал на клочке бумаги:

"Мама, за нас с Валюхой не беспокойся. Поправляйся. Мы живем

хорошо. Я ведь не один, нас четверо. Галька Дубова убирает комнату и

моет пол, Витька загоняет вечером скотину и приносит воды, Люська

доит корову все три раза, отводит в ясли и приводит обратно Валюху,

а я, как только кончу работу, так и бегу к тебе. Такой уж у нас

порядок. Это все Витька с Люськой придумали. А вечером, мам, мы все

вместе топим печку, готовим обед и поим скотину.

Люська прямо как настоящая хозяйка - все умеет. Видишь, мам, мы

живем хорошо. Ты не расстраивайся. Поправляйся, поправляйся скорее.

Завтра мы придем к тебе все четверо и Валюху приведем. Принесем

конфеток хороших, варенья и лимонов - дядя Егор из городу привезет.

До свидания. Поправляйся. Пиши, жду.

В о в а".

Через несколько минут мне принесли ответ.

"Вова, - писала мать химическим карандашом крупным почерком, - я так рада, так рада, что у вас все так хорошо, что и писать не могу. Голова у меня больше не болит, температура хорошая. Не беспокойся, я скоро выздоровлю. А товарищей своих обними за меня и поцелуй. Обними крепче. Они настоящие друзья".

На слове "друзья", словно звездочка, застыла фиолетовая слеза.

- Ох, мама, еще какие настоящие! - радостно прошептал я, выбегая на улицу. - Ты еще не знаешь. Я ведь о многом не рассказал тебе. А главное...

Я смущенно оглянулся и, убедившись, что меня никто не видит, улыбнулся. С Люськой мы теперь каждый день были вместе. Она и сейчас была рядом со мной, только я не написал об этом матери.

Люська дожидалась меня в больничном саду.

На другой день мы пришли к матери все четверо, взяв с собой и сестренку.