Скрюченный домишко - [33]

– Разве они успеют вовремя все оформить? – спросил Юстас.

– Это не твоего ума дело, Юстас, – сказал Филип.

– Мальчик совершенно прав! – воскликнул Роджер. – Он попал в самую точку. Катастрофу уже ничем не отвратить. Ничем.

В том, как он произнес последнюю фразу, мне послышалось даже какое-то удовлетворение.

– На самом деле тут и обсуждать нечего, – заметила Клеменси.

– Да и вообще, какое это все имеет значение? – сказал Роджер.

Филип поджал губы.

– Я-то думал, что это имеет большое значение, – сказал он.

– Нет. Никакого. Все это ничего не значит, когда его больше нет в живых. Нет в живых. А мы здесь сидим и обсуждаем денежные дела.

Едва заметный румянец окрасил бледные щеки Филипа.

– Мы только пытаемся тебе помочь, – сказал он сухо.

– Я знаю, Фил, знаю, милый, но никто ничего сделать не может, так что считай, что разговор окончен.

– Я полагаю, что мог бы уделить тебе некую сумму. Стоимость ценных бумаг сильно упала, а часть моего капитала вложена таким образом, что я не могу ее трогать. Недвижимость Магды и так далее… Но все же я…

– О чем ты говоришь, дорогой? Ты не можешь уделить никаких денег, – прервала его тут же Магда. – Смешно даже пытаться. Кроме того, это было бы не очень справедливо по отношению к детям.

– Я же вам без конца твержу, что ничего ни у кого не собираюсь просить! – закричал Роджер. – Я охрип повторять. Я доволен, что все решится естественным путем.

– Но это вопрос престижа, – сказал Филип. – Отцовского, нашего…

– Это не семейный бизнес. Он всегда находился в моем личном ведении.

Филип пристально посмотрел на брата.

– Оно и видно, – сказал он.

Эдит де Хевиленд поднялась с кресла:

– Мне кажется, мы все обсудили. Хватит!

Тон был категоричный, исключающий всякое ослушание.

Филип и Магда тоже встали, Юстас лениво двинулся к двери. В его походке была какая-то скованность. Он едва заметно припадал на ногу, хотя и не хромал.

Роджер, подойдя к Филипу, взял его за руку:

– Золотая ты душа, Фил. Спасибо, что подумал обо мне.

Братья вместе вышли из комнаты.

Магда последовала за ними, бросив на ходу: «Столько шума из-за ерунды!» – а София заявила, что пойдет поглядеть, готова ли моя комната.

Эдит де Хевиленд стоя сматывала шерсть. Она посмотрела в мою сторону, и мне показалось, что она хочет что-то сказать, но затем, видно, передумала и, вздохнув, вышла вслед за остальными.

Клеменси подошла к окну и, повернувшись спиной, стала глядеть в сад. Я подошел и встал рядом. Она слегка повернула голову.

– Слава богу, кончилось, – сказала она и затем добавила с гримасой отвращения: – Какая безобразная комната!

– Вам не нравится?

– Мне нечем дышать. Тут всегда запах полузасохших цветов и пыли.

Я подумал, что она несправедлива к комнате, хотя и понимал, что она хотела сказать. Она, несомненно, имела в виду интерьер.

Комната была явно женская, экзотическая, тепличная, укрытая от всех капризов непогоды. Мужчине вряд ли понравилось бы здесь жить долго. В такой комнате трудно расслабиться, почитать газету, а затем, выкурив трубку, растянуться на диване, задрав повыше ноги. И все же я предпочел бы ее той голой абстракции на верхнем этаже, воплощенному идеалу Клеменси. Как, впрочем, предпочел бы будуар операционной.

Бросив взгляд через плечо, она сказала:

– Это театральная декорация. Сцена для Магды, где она может разыгрывать свои спектакли. – Она взглянула на меня: – Вы поняли, что здесь сегодня происходило? Акт второй: семейный совет. Режиссура Магды. Все это не стоит выеденного яйца. Тут не о чем говорить и нечего обсуждать. Все уже решено и подписано.

В голосе не было грусти. Скорее удовлетворение. Она перехватила мой взгляд.

– Вам этого не понять, – сказала она раздраженно. – Мы наконец свободны. Разве вы не видите, что Роджер был несчастен все эти годы? Просто несчастен. У него никогда не было склонности к бизнесу. Он любит лошадей и коров, любит бродить бесцельно на природе, но он обожал отца – они все его обожали. В этом-то и кроется основной порок этого дома – слишком большая семейственность. Я ни в коем случае не хочу сказать, что старик был тиран, что он их угнетал или запугивал. Совсем напротив. Он дал им деньги и свободу, он был к ним очень привязан. И они всегда платили ему тем же.

– И что в этом плохого?

– Мне кажется, хорошего тут мало. По-моему, родители должны оборвать свои связи с детьми, когда те вырастают, стушеваться, отойти в тень, заставить себя забыть.

– Заставить? Не слишком ли громкое слово? Мне думается, такая насильственность так или иначе вещь скверная.

– Если бы он не строил из себя такой личности…

– Строить личность нельзя. Он был личностью.

– Для Роджера слишком сильной. Роджер боготворил его. Ему хотелось делать все так, как хотел отец, и быть таким, каким хотел его видеть отец. А он не мог. Отец специально для него создал эту фирму ресторанных услуг. Она была предметом особой радости и гордости старика. И Роджер лез из кожи, чтобы вести дела таким же образом, как отец. Но у него к этому нет никаких способностей. В бизнесе Роджер, можно сказать, просто дурак. И это чуть не разбило ему сердце. Он все эти годы чувствовал себя несчастным и пытался бороться, видя, как все катится по наклонной плоскости. У него возникали какие-то неожиданные идеи и планы, которые всегда оказывались несостоятельными и еще сильнее усугубляли ситуацию. Годами чувствовать себя неудачником… Что может быть ужаснее? Вы не знаете, насколько он был несчастен, а я знала. – Она снова повернула голову и посмотрела на меня: – Вы полагали – так, во всяком случае, вы сказали полиции, – что Роджер мог убить отца… из-за денег. Вы представить себе не можете, как смехотворно это ваше предположение.