Скрытые долины - [23]

— А Лука? Самого-то Луку он видел?

— Да! Он там лежит в гробу, весь укрытый длинной-длинной белой бородой… И слышно его дыхание…

— И лампада горит? Многие рассказывают про лампаду. У нас ведь испокон века ходят байки о том, что кто-то добрался до Луки. Все детали уже известны. Даже брошюра есть научно-популярная — «Легенда о Луке Стрелецком», — мы в детстве ею зачитывались.

— Нет… Я про эту книжку не слышала… И о лампаде Вася не рассказывал. Тебе не холодно сидеть? Может, побродим по бережку?

Взявшись за руки, мы пошли по каменной монастырской набережной. Богатырские купола Святой Софии ещё отражали закат, а у реки, под гранитной стеной парапета уже наступила ночь. Там в темноте копошились рыбаки-пенсионеры и нежно шлёпали волны по камешкам. Я не чувствовал себя на родине: сахарная громада отреставрированной Екатеринки не сочеталась ни с одним из моих детских воспоминаний. То мне казалось, будто я за границей, то будто совершил путешествие во времени или перенёсся в другое измерение, — всё вокруг было не так. И то, что моя рука сжимала Танькину холодную ладошку, тоже было невозможным, невообразимым чудом. Мы уже не говорили ни о монахе Луке, ни о моём сватовстве, — мы вспоминали былые дни, и — вот ещё одно чудо! — ни разу нам на память не пришли наши ссоры, обиды, и дни сумрачного отчуждения, и скучные будни в хрущовке на Приморской. Нам вдруг показалось, что вся наша совместная жизнь состояла только из радости, — какой бы год не всплывал в памяти, мы не могли отыскать в нём ничего плохого. Мы вдруг вспомнили котёнка, который прожил у нас неделю, а потом разодрал Танино платье и убежал, — почему-то нас до слёз рассмешило это воспоминание. Мы вспоминали свою поездку на Байкал и жизнь на турбазе, в крошечном вагончике… Мы вспоминали работу над дипломом. Мы тогда подрабатывали гардеробщиками в БДТ и, пока шёл спектакль, раскладывали на стойке десятки пухлых томов, черновики, обрывки тетрадей, — я однажды притащил даже пишущую машинку… Готовились. Время от времени в гардероб случайно забредал кто-то из товстоноговских корифеев, — удивлялся, укоризненно смотрел на нас и уходил, качая головой. Однажды Стржельчик даже поинтересовался, когда же, наконец, состоится наша защита и гардероб перестанет воображать себя публичной библиотекой… Танька совсем растаяла от ностальгии, и за целый час разговора ни разу не вспомнила о Васе. Зато мы припомнили всех наших однокурсников, и, перебирая их, неизбежно заговорили о Ньюкантри.

— Вот ещё фрукт! — расхохоталась Татьяна. — Помнишь, какой он был в Универе? Рыжий такой, кудлатый, с пузцом. Знаменитостью потом стал! А как вы с ним подрались на свадьбе! Не помню, кто кого победил? Ну да, он же ко мне приставать начал! Да так настырно! Я перепугалась вся…

— Он сейчас здесь, — сказал я и понял, что нарушил тайну. — Только об этом нельзя никому говорить.

— Здесь, в Стрельцове? Материал для газетки собирает? Ну, здесь есть о чём написать! Тот же Лука…

— Нет, не в этом дело… Тань, извини, это я проболтался. Он тут тайно находится, о нём нельзя никому рассказывать. Прячется он.

— Ну мне-то можно, я никому не скажу! А от кого прячется, от кредиторов?

— Да, да… Послушай, ты Стаса Носова знаешь? Местного редактора?

— Немножко, а что?

— Он меня приглашает завтра на день рожденья… Может быть, вместе сходим?

— Конечно, сходим! — сказала она легко. — Хватит мне уже дома куковать. А он не рассердится, что я незваной? А что ему можно подарить?

Мы уговорились встретиться завтра вечером на Володарской, чтобы оттуда отправиться в гости к Носову.

ГЛАГОЛ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ. ЯГГА ПОЁТ ОХОТНИЧЬЮ ПЕСНЮ

Эти чащи, эти чащи,

Эти ручьи с ледяною водою,

Там тёмная плещет листва,

Там бурлит студеный поток,

Там олень лесной, великий царь,

Метит рогами дубы вековые,

Рвёт копытами мягкий мох,

Трубит, поёт для влюблённой подруги.

Олень-великан, владыка лесов,

Так легко сквозь густую чащу

Ты бежишь, могучий царь,

Как в чистом небе легко пролетает

Пёстрый орёл, хозяин полудня.

Олень-великан, владыка лесов,

Так свободно по дебрям густым

Ты бежишь, могучий царь,

Как в чистой воде легко скользит

Жемчужный лосось, хозяин рек.

Скажи мне, олень,

Скажи мне, царь,

Кто это ждёт тебя на скале,

Ветку тиса сжимая в руках,

В жилу воловью вцепившись пальцами?

Не Ягга ли это, дева-охотница,

Не смерть ли твоя тебя поджидает?

Сейчас ты услышишь прекрасную песнь,

Её споёт моя тетива, —

Начнёт тетива, подхватит стрела,

И кровь твоя её завершит.

Пляши, олень, под эту песнь,

Подпрыгни до неба, свались на мох,

Выгни спину, взмахни головой,

Выбей копытами жаркую дробь,

Порадуй смерть неистовой пляской.

То не стрела к тебе летит,

То Ягга сама тебя настигает.

То не кремень рвёт тебе жилу,

То Ягга впилась в тебя зубами.

Оленьей кровью окрашу лицо:

Я — Солнце восхода!

Оленьим жиром тело натру:

Я — Луна Полнолуния!

В моей руке быстрая смерть:

Я — владычица жизни!

В моей душе холодный огонь:

Я — дарящая смерть!

Гуще лейся бурная кровь!

Горше заплачь красавица-мать!

Прекрасная Уна, жадная Уна,

Красы пожалевшая

Для бедной дочери!

Не поделилась ни каплей красы своей

С бедной Яггой, с костлявой Яггой,

Плосколицей, как в небе Луна,