Скрижали - [22]

Наконец Борис приостановился. Оглядел стенд.

Шафаревич, «Русофобия», «Протоколы Сионских мудрецов» Нилуса, сборник стихов Кунаева… Среди всей этой антиеврейской пакости островком чистоты сияла нарядная книжечка — «Аленький цветочек» Аксакова. Но опять же рядом с ней высился толстенный альбом репродукций картин Ильи Глазунова, буклет о тележурналисте Невзорове.

«Что я здесь делаю? Что?» — бормотал Борис, тупо продолжая разглядывать стенд.

«Секс в семейной жизни», «Анжелика и король», «Правда о святом старце Распутине»…

«Хорошо Виктору плакаться! Попугаи порхают, океан. Молитесь за него! В вакууме он! А тут такое дерьмо попёрло. Юрка — книгоиздатель, с ума сойти! Да кто он такой, кто?»

Вспомнилась зона. Ледяное, моросящее утро ноября. Оба в телогрейках сидели на груде битого кирпича, ждали, когда привезут солярку для бетономешалки. Юрка вытянул из‑за пазухи пузырёк «Тройного» одеколона, с бульканьем перелил в свою пасть, протянул остаток. Борис отказался, сказал, что вредно для зрения, для почек. Юрка не стал спорить, допил, отбросил склянку и вдруг — никто его не просил — рассказал, за что посадили, вообще многое о себе рассказал.

До войны, когда расстреляли отца, мать тут же вышла замуж за другого. Отчим Юрку ненавидел, обзывал «врагом народа». Восьмилетний Юрка убежал к Черному морю, добрался до Ялты. Там попал в руки вора. Тот кормил его, поил, заставлял лазить в форточки обкрадывать курортников. Иногда лупил, иногда закармливал конфетами, поил вином. И всегда напоминал: удерёшь — убью.

Однажды, уже под осень, вечером повёл его и свою любовницу в ресторан «Ореанда», угощал ужином, опять же вином. На эстраде играл оркестр. Танцевали. Какой‑то человек все смотрел с соседнего столика, потом сделал знак, мол, выйди.

Юрка отпросился у вора, вышел на набережную. Тот человек уже стоял под фонарём у парапета. «Ты не их сын, — сразу сказал он, — ты кто?»

Юрка почему‑то доверился, рассказывая свою историю.

«Читал «Тимур и его командаІ? — спросил человек. — Так вот, я — Аркадий Гайдар. Немедленно уходим».

Он посадил Юрку на автобус до Симферополя, дал денег на билет в Москву.

Началась война. Юрка стал главой замоскворецких хулиганов, воровал, научился отбивать чечётку. С годами даже начал выступать на эстраде. Этакий пацан в цилиндре, с тросточкой. После войны попытался попасть в цирковое училище. Не приняли без аттестата. Купил аттестат — набор кончился. В конце концов стал работать сперва администратором на киностудии, постепенно сделался директором картин, получил квартиру.

«Бабы ко мне прут валом, — рассказывал Юрка. — И вот одна из массовки, совсем молодая девка, забрюхатела. А у неё папочка–мамочка. У подруг скрывалась. Сабортировать все сроки прошли. Ранней весной — ночью — явилась уже со схватками. Плачет. И сразу — рожать. Я очухаться не успел — родила. Стоны, кровь. Едва копыта не откинула. А ребёнок, пацан это был, мёртвый. Что делать? Увязал его в целлофан, целлофан в мешок, привязал к мешку утюг. Рано утром сел в машину, поехал вдоль Москвы–реки. Куда бросить? Оказалось — целое дело, то машины идут, то люди. А по реке льдины. К берегу притираются. В одном месте за Окружным мостом забросил, а мешок как раз на льдину попал. Тут меня и прихватили менты с патрульного «газонаІ.

Вот кто сейчас издавал эту муть — Пахан, сразу подмявший под себя всех отбывавших тогда в зоне. Не только «Тройной» одеколон, часто и водка, и сухая краковская колбаса, и консервы попадали ему с воли. Он первый распознал, что Борис похож на Пушкина, наделил его этой кличкой.

Дверь зала отворилась. На пороге возник генеральный директор «Руслана». В модном плаще, он казался выше своего роста, солидней.

— Что, притомился, Александр Сергеевич? — вполголоса сказал Юрка и, уже громче, пригласил: — Извините, что задержал, господин Юрзаев, поехали!

— Куда все‑таки?

— На ранчо. К моим друзьям.

Во дворе из синего «вольво» выскочил навстречу водитель.

— Куда едем, Юрий Алексеевич?

— Не надо. Я сам. — Юрка подошёл к новенькой вишнёвого цвета длинной английской автомашине с правосторонним рулём.

— Я тоже на колёсах, — сказал Борис, глянув в сторону своего проржавленного, битого «жигуля».

— Тогда едешь за мной, не отставай. В крайнем случае обожду, — и, забираясь в машину, спросил: — Какого хрена обидел Таню? Выхожу из кабинета: девка вся в слезах и соплях. Что ты ей сказал?

— Что она б…..

— Еще какая! Будто сама не знает. Вперед!

…За Юркой трудно было угнаться. Уже близ выезда на кольцевую тот промчал на жёлтый свет светофора. Борис газанул следом, проскочил перекрёсток на красный. И тотчас увидел справа отчаянно свистящего гаишника с жезлом.

Борис остановился у кромки тротуара и, пока инспектор не спеша шёл к нему, быстро вынул записную книжку, авторучку. На чистой странице вывел крупными буквами — «Я глухонемой. Пожалуйста, напишите, что вы хотите сказать».

Прочтя протянутое в окошко послание, инспектор оторопело поглядел на скорбную физиономию водителя, вернул записную книжку, разрешающе махнул жезлом.

Далеко впереди поджидала вишнёвая автомашина.

…Старинная двухэтажная дача виднелась сквозь зелень сосен в глубине большого участка на самом берегу ещё покрытого льдом водохранилища. Увидев вдоль забора и у ворот большое количество иномарок, между которыми крутился беспородный пёсик, Борис подумал: «Элита. Собрались в разгар рабочего дня. Будет баня, выпивка, жратва. Заодно станут решать дела».