Скрипящее колесо Фортуны - [4]

— Да уж ладно, — перебивает Потапыч, — я-то понимаю. Ты не волнуйся, Эдинька, смазку обеспечу по первому разряду, у меня на это дело кое-что отложено. А пока не будешь ли ласков погонять его немного, разок в неделю или как там получится?

— Репетировать, что ли?

— Ну да, — радуется моей сообразительности Потапыч, — репетировать. Ты вот математику ему подтянешь, запущено у него до невозможности, учителя ругаются. По-соседски, а?

Что ж, идея вполне понятна. В сущности, неплохая идея — почему бы не помочь его сыну в точных науках? Ничего плохого, только хорошее. И мне малость подзаработать… Но беда в ином — терпеть я не могу этой деятельности. Когда-то, еще при Машеньке, попытался, но она быстро пресекла. Да и не вышло ничего путного. Времени угрохал уйму, доходы слезы, занимаешься на совесть, а платят постольку-поскольку, да и смотрят, как на рыночного спекулянта, словно персиками по рублю за штуку торгуешь. А между прочим, горьковатый этот кусок хлеба. Чтоб не чувствовать горечи, надо иметь призвание — педагога или бизнесмена. Одно из двух. Но я лишен и того и другого. А главное — ученики съедают лучшие вечера. Научно проверенный факт — как только придет хорошая идея или просто настоящее рабочее состояние, так сразу появляются ненасытные подростки со всеми своими логарифмами, синусами, оттопыренными ушами и умственным несварением.

Но несварение — полбеды. Хуже, когда начинаются забросы родительской удочки, дескать, не в уроках суть, вот если бы потом, летом, где-нибудь кому-нибудь ма-аленькое словцо замолвить… С чужими тут просто. Ноль внимания, и точка. А Потапыч — другое дело, вцепится и не отпустит. Послать бы его подальше. Но не очень-то пошлешь… Поэтому начинаю изворачиваться заранее:

— У меня, Яков Потапович, связи ерундовые, не смогу я Витю устроить…

— Да брось ты, — ухмыляется Потапыч, — это не к спеху. Связи к августу наладишь, а пока бери Витьку за уши. Порядок я знаю — по два с полтиной за час, верно?

Пошел ты, Потапыч, к чертям собачьим. Не понимаешь ты русского языка. За эти два с полтиной Витенька на меня сядет и поедет, придется еще и все уроки за него готовить.

Нет! Во всяком случае, на мое время пусть не рассчитывает. Не стану так бездарно вечера убивать. Есть умные ребята — посадят с десяток мальчиков и девочек, отбарабанят школьную лекцию и шлеп за пару академчасов полсотенную в карман. А то и побольше. За сезон — один-два летних месяца тысячи три накачают, и не надо никаких коровников на севере строить.

— Извините, — говорю, — Яков Потапович, сейчас цены не те, растут цены, сейчас берут по трояку в час, а то и червонец за три часа…

И откуда у меня такое деловое нахальство? Молодец! Впрочем, это святая правда. Интеллигенция на книги зарабатывает.

— Погоди, погоди, Эдик, — хмурится Потапыч, — я ж советовался. Вот моя племяшка — помнишь Людочку? — тоже занималась…

Не дай Бог, начнет про свою племянницу. Я и так все о ней знаю, а историю с ее репетиторами — наизусть. Очень была симпатичная Людочка, и очень красивый роман вышел у нее с химиком. И попала она не в вуз, а в загс. Туда и дорога.

— Так это лет десять назад было, Яков Потапович, — уныло говорю я. Тогда и брали по два с полтиной.

Потапыч как-то неопределенно пожимает плечами. Наверное, он обижен. Он-то думал — по-соседски, а тут… Но не сомневаюсь, что в глубине души, его непостижимо деньголюбивой души, родился маленький квантик уважения. Бизнес есть бизнес — это Потапыч отлично понимает. Мое право назначать цену священно для него.

— Ладно, — говорит он, вздыхая, — как-нибудь столкуемся. Витьку-то надо заниматься, ой надо…

И уходит. Уверен, что теперь Потапыч приложит все силы, чтобы обнаружить дешевого преподавателя. Отлично! Моя цель достигнута — пока Витькино образование мне не угрожает. Один только долг пришлось бы отрабатывать часов шестьдесят. Вот на что Потапыч, старый хитрюга, рассчитывал! Оставь себе мои полторы сотни и паси моего парня до самых вступительных экзаменов. Нет уж, лучше в долговую яму, благо, что ямы давно отменены.

Зря подумал про долг. Чертова телепатия! У двери Потапыч обернулся и говорит:

— Так ты, Эдик, гляди, у нас тут коврик подвернулся, на следующей недельке на тебя рассчитываем.

Ну что ж, это уже смягчение. Все-таки не отбрасывает он возможность контактов, не хочет меня окончательно добивать. И то хорошо.

Потапыч тихонько щелкает входной дверью. Я стою посреди прихожей и думаю о себе с глубоким уважением — выиграл трудную дипломатическую схватку. Отстоял свой суверенитет, не пустил союзные войска на свою территорию. Талейран из седьмого подъезда!

* * *

Чертовщина! Фантастика! Фрагмент мистического романа!

Поздно вечером звонок. Открываю. Невзрачный пожилой мужик в серой кепке и в длинном старомодном макинтоше.

— Вы Ларцев? — спрашивает.

— Да.

— Дело есть.

— Заходите, — говорю.

Он зашел, стал у порога. Макинтош не снимает, в комнату не собирается. И начинает удивительно скрипучим голосом:

— Эдуард Петрович, дело есть. Вы заработать хотите?

— Хочу, — отвечаю с улыбочкой.

Неужели еще один оболтусов папаша?

— Так вот, Эдуард Петрович, будете каждый день в 18–00 приходить на Старую площадь под часы. Стоять под часами надо ровно пятнадцать минут, тютелька в тютельку. Когда возвратитесь домой, обнаружите в почтовом ящике конверт. В конверте будет лежать пятьдесят рублей. Запомните — никаких отклонений!