Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - [77]

… — Что — «что»?

В голосе Лерика зазвучали раздраженные нотки, и Мерина это обрадовало: так-так-так, задело значит, не любим против шерстки, а придется.

— Я говорю — сидите вы дома и что? Кстати, в котором часу это случилось?

— Что случилось?

— Ну бандиты залезли.

— Не знаю, я на часы не смотрела.

— Счастливый вы человек, но все же — утро, день, вечер, ночь, еще случается полдень? Когда они к вам залезли?

— Вечер, скорее всего.

— Так. Скорее всего, вечер. Хорошо. Значит: вечер, сидите вы на диване, смотрите телевизор и что? Как они к вам пролезли-то? Вы одни в доме были?

— Одна.

— Ну и?

— Поднимаю голову — он на меня бросается. Больше ничего не помню.

— А «он» — это кто?

— Не знаю, черные усы, кепка, незнакомый.

— Он один был?

— Нет, их трое.

— И кто же им дверь открыл?

— Не знаю, сломали, наверное.

— А у кого из них в руках продолговатый предмет был?

— Какой предмет?

— Разве ни у кого из них не было в руках продолговатого предмета, завернутого в черную тряпку?

Валерии Модестовне довольно долго не удавалось взять в голову, о чем ее спрашивают. Она сдвигала брови, морщила лобик, подбитый глаз и «силиконовая» верхняя губа, видимо, доставляли ей немалые страдания, потому что она при этом издавала какие-то жалобные звуки. Наконец сказала:

— Я не понимаю, о каком предмете вы говорите.

Мерин охотно, дабы снять ее недоумение, закрыл тему продолговатого предмета.

— Ну и бог с ним, тоже мне невидаль — не видели и не надо. А «Помогите!» вы кричали?

— Ничего я не кричала, не успела, он мне сразу рот заклеил.

— Так, очень хорошо: заклеил рот. И что?

— Что «хорошо»?! — возмутилась женщина.

— Хорошо, что так подробно вспоминаете событие. Вы ведь пришли, чтобы мы помогли вам найти преступников, я правильно понимаю? Для этого вы пришли?

Она молчала.

— Ну хорошо, скажите, вы еще, кроме меня, кому-нибудь звонили?

— Нет. То есть звонила.

— Это я не очень понял.

— Звонила, но никто не ответил.

— Понятно. Кому, если не секрет?

— Отцу.

— Отцу, очень правильно. А собаку кто убил?

Ее красиво очерченные брови опять сошлись в переносье, лоб собрался в гармошку. Она недолго постонала. Спросила:

— Собаку?

— Собаку.

— Нашу?

— Вашу.

— А ее убили?!

— И бросили в помойный бак. Выстрела вы не слышали?

Синяк под ее правым глазом посветлел, лицо покрылось белой эмалью.

— Какой ужас.

— Да уж.

Мерин прошелся по узкому кабинету постоял у окна, но, устыдившись своему бесстыдному подражанию полковнику Скоробогатову, вернулся на прежнее место.

— Валерия Модестовна, я буду с вами предельно откровенен, но хотелось бы такой же откровенности и с вашей стороны, только при этом условии мы постараемся помочь вам выпутаться из довольно сложной ситуации, в которой вы оказались. Поверьте — это в ваших интересах. Вы готовы к этому?

На этот вопрос женщина неожиданно для Мерина предпочла ответить не словами, а рядом физических действий: она приподняла плечи, слегка отклонила в сторону голову, развела влево и вправо лежащие на коленях ладошки, округлила глаза, отчего брови ушли несколько вверх, и вытянула вперед губки. Все эти односекундно проделанные телодвижения, по всей видимости, должны были заменить короткое «Да». Сева, подражая Труссу, часа полтора в упор смотрел на бегающие зрачки собеседницы и, когда те, наконец, приостановили свое движение, негромко, но четко и внятно спросил:

— Скажите, что находилось в коробках, которые вы уговорили Надежду Антоновну Заботкину спрятать на даче в ее комнате под оттоманкой?

— Вы имеете в виду столовое серебро?

Реакция ее была настолько молниеносна, а незамутненная искренность вопроса, лишенная даже тени сомнений, столь очевидна, что Мерин на какое-то время пришел в замешательство: он готовил бомбу, начинял ее тротилом в ожидании взрыва — если и не немедленной капитуляции противника, то хотя бы какого-нибудь его внутреннего смятения, паники или на худой конец — видимой глазу растерянности. А на деле вышло — из пушки по воробьям, да и птички-то, похоже, улетели здоровенькими: ни один мускул не дрогнул на ее покалеченном личике. Значит, что: интуиция — интуицией, а в тот памятный для него день юная прелестница по имени Тошка обвела его вокруг своего спичечного пальчика с коварством завзятой интриганки? Нет, не может этого быть, или ум его совсем уже зашел за разум, предупреждал же гений: «Измен всечасных ожиданье Покоя не дает уму».

Но ведь кто-то же из них двоих лжет?!

— Вы напрасно торопитесь с ответом, — сказал он устало и посмотрел на часы, — я через минуту должен быть у начальства, это ненадолго, а вы пока подумайте.

И подражая Труссу, неспешно вышел в коридор.

Больше всего на свете в эту минуту Валерии Модестовне Твеленевой хотелось исчезнуть, улетучиться, раствориться — не быть в этом уродливом, прокуренном, пропитанном потовыми выделениями кабинете.

… Ах, как мучительно прекрасно текли эти сказочные десять лет! Двадцать первое июня девяносто восьмого, ей тридцать два — возраст, когда, как утверждали подруги (она долго в это не верила, а достигнув, сама убедилась), все существующие в жизни наслаждения начинают небыстро, но с необратимой неуклонностью порастать коростой и оборачиваются своей противоположностью — перестают приносить радость и постепенно отпадают, как засохшие струпья от подживающей кожи. Возраст, когда не осененные благостью высокой любви и тем самым обездоленные, обреченные на одиночество люди по инерции продолжают безрадостное скольжение в окружающем их пространстве, отчетливо при этом сознавая, что нет и никогда уже не будет того единственного огонька впереди, который мог бы поманить и пролить новый свет на их дальнейшее существование.