Скрипка - [16]

– Мамочка, мамочка, почему ты плачешь? Мамочка, ты меня пугаешь!

Как ты могла так поступить, Триана?!

Однажды ночью, наглотавшись перкодана, фенергана и других успокоительных, которыми меня пичкали, чтоб утихомирить, заставить меня поспать и перестать задавать глупые вопросы, такие, например, как: заперт ли дом и какова судьба работы Карла о святом Себастьяне, я подумала, что проклятие памяти заключается в следующем: ничто никогда не забывается.

Меня спрашивали, не позвать ли Льва, моего первого мужа. «Ни в коем случае, – ответила я. – Не смейте его беспокоить. Я сама ему позвоню. Когда захочу».

Но из-за действия лекарств я так и не сумела спуститься вниз.

Снова провели всякие тесты.

Однажды утром я все ходила и ходила по коридору, пока медсестра не сказала:

– Вы должны вернуться в постель.

– А зачем? Что у меня?

– Да ни черта у вас нет, – ответила она, – если бы только они еще прекратили колоть вас транквилизаторами. Приходится снижать дозу постепенно.

Розалинда положила у моей кровати маленький черный проигрыватель дисков, надела мне на голову наушники, и нежно зазвучали моцартовские голоса – ангелы распевали какую-то глупость из «Так поступают все». Великолепные сопрано пели в унисон.

Я мысленно прокрутила один фильм «Амадей». Я видела его. Чудесный фильм, в котором злодей-композитор Сальери, восхитительно сыгранный Ф. Мюрреем Абрахамом, довел до смерти похожего на ребенка, смеющегося Моцарта. Там был один момент, когда, сидя в золоченой обитой бархатом театральной ложе, Сальери взглянул на певцов, на маленького херувимчика, истеричного дирижера и сказал голосом Ф. Мюррея Абрахама:

– Я слышал голоса ангелов. Да, клянусь Богом. Да.

Миссис Вольфстан не хотела уезжать. Но все было сделано, прах помещен в мавзолей Метэри, анализы на ВИЧ и на все прочее оказались отрицательными. Я была самим воплощением здоровья и потеряла всего пять фунтов. Сестры все это время оставались при мне.

– Да, поезжайте, миссис Вольфстан, не сомневайтесь. Вы знаете, что я любила его. Любила всем сердцем, и это никогда не имело отношения к тому, что он давал мне или другим.

Поцелуи… Запах ее духов…

– Все в порядке, – сказал Гленн. Ладно, хватит об этом Книга Карла в руках ученых, чьи имена он назвал в своем завещании.

Слава Богу, нет необходимости вызывать Льва, подумала я. Пусть Лев остается с живыми.

Все остальное Грейди взял в свои руки, и Алфея, моя дорогая Алфея, сразу приступила к работе в доме, как и Лакоум, принявшийся полировать серебро «для мисс Трианы». Алфея приготовила мою старую кровать в большой северной комнате на первом этаже и забросала ее красивыми подушками – по моему вкусу.

Нет, супружескую кровать в стиле принца Уэльского не сожгли. Правда, не сожгли. Только постельные принадлежности. Миссис Вольфстан пригласила из мебельного салона «Гурвиц Минц» очаровательного молодого человека, который принес целый ворох новых муаровых подушек и бархатных накидок и приделал новую фестончатую ленточку к деревянному балдахину.

Я отправлюсь к себе, в свою прежнюю комнату. Там стоит моя старая кровать о четырех столбиках, украшенных резьбой в виде риса – символа плодородия. Спальня на первом этаже была единственной настоящей спальней в коттедже.

Когда буду готова.

Однажды утром я проснулась. Рядом спала Розалинда. Она дремала в одном из тех покатых глубоких кресел с деревянными подлокотниками, которые стоят в больничных палатах для бодрствующих родственников.

Я знала, что прошло четыре дня и что вчера вечером я впервые поела как следует. Иглы впивались в руку, как насекомые. Я отклеила пластырь, выдернула их все до единой и встала с постели. Потом прошла в ванную, нашла в шкафчике свои вещи и полностью оделась, прежде чем разбудить Розалинду.

Сестра проснулась и сонно заморгала, стряхивая с блузки сигаретный пепел.

– Анализ на ВИЧ-инфекцию отрицательный, – тут же произнесла она, словно ей не терпелось сообщить мне новость и она не помнила, что мне об этом неоднократно говорили. Она оцепенело смотрела на меня широко открытыми глазами сквозь стекла очков, а потом выпрямилась на стуле.

– Катринка заставила их провести все, какие только можно, тесты, разве что не велела отрезать тебе один палец.

– Давай-ка уберемся отсюда, – сказала я.

Мы поспешили по коридору. Он был пуст. Мимо прошла медсестра, которая не знала, кто мы, или не хотела знать.

– Я проголодалась, – сообщила Розалинда. – А ты не прочь поесть? Я говорю о настоящей еде.

– Я просто хочу домой, – ответила я.

– Тебя ждет очень приятный сюрприз.

– Что еще такое?

– Ты ведь знаешь семейку Вольфстанов. Они купили тебе лимузин и наняли нового шофера, Оскара, и он, в отличие от Лакоума, которого я ни в коем случае не хочу обидеть, умеет читать и писать.

– Лакоум умеет писать, – возразила я. Мне, наверное, уже тысячу раз приходилось это повторять, ведь мой слуга Лакоум на самом деле умеет писать, но вот говорит он на махровом негритянском джазовом диалекте, так что его редко кто понимает.

– Та-ак… Что еще? Алфея вернулась, целый день тараторит, распекает новую уборщицу на все корки и запрещает Лакоуму курить в доме. Кто-нибудь вообще понимает, что она говорит? Ее собственные дети понимают, что она говорит?