Скрипичный снег [заметки]
1
Трехстишие это я написал лет двадцать тому назад. Тогда гривенники были еще в ходу. Поначалу решил исправить на три рубля или даже на червонец, потом еще подумал и… Все равно не успеть за ценами на билеты в сельских автобусах. Пусть уж останется гривенник. На память.
2
Сейчас ботаники мне скажут, что цапли по ночам спят и никого не клюют. Это не ночь, а раннее утро. Луна в пруду еще не растаяла, а у цапли как раз бессонница от голода. Вчера она не смогла поймать ни одной лягушки. И позавчера. Тут что угодно станешь клевать. Тут кто угодно клевал бы. И вы бы клевали. И не сомневайтесь.
3
Здесь и далее переводчик, в тех случаях, когда это возможно, сохранил расположение строк и слов в стихотворениях на странице таким же, как и в оригиналах.
4
Прим. перев. Я плохо понимаю, что такое дзен, то есть совсем не понимаю, но если бы понимал, то сказал бы, что это хайку и есть он самый. Дзен осени, которая самое неизбежное время года. Ничего уже нельзя взять и удержать насовсем. Поймал, подержал в руке осторожно и… отпусти, отпусти. Все тоньше тонкого и такое хрупкое, что и вздохнуть боязно. И небо, и воздух, и кленовый лист. Чуть посильнее сжал, а оно — дзен! И разбилось.
5
Прим. перев. Они очень красивые, эти триллиумы из семейства лилейных. Красивее их только девушка, у которой под шарфом бьется жилка. Заволнуешься тут… Рука, однако, с трудом выводит «триллиум» в таком стихотворении. Для нашего уха это все равно что тремор напополам с консилиумом.
6
Прим. перев. Экая тоска. Очередной бином Ньютона. Ежу понятно, что без цветов и листьев, раз зима на дворе. Это еще что. Бывает без денег, теплых вещей, в незнакомом месте, с одним голым, одеревеневшим от холода силуэтом.
7
Прим. перев. Внимательный читатель, прочитав перевод названия книги, немедленно поднимет в удивлении бровь (а может, и обе) и спросит переводчика — это что за вольности? Как может книга совершенно американского поэта называться строчкой из старой советской песни? Ан может. Долго я думал, как перевести это название. Вроде бы и просто — напиши «Вторая снежинка» или «Снег пошел», и все дела. Слишком просто. Зачем-то же написала Анита Вирджил именно про вторую снежинку, а не про первую или третью. Я спросил ее об этом в письме. Вкратце смысл ее объяснения состоял в следующем: мы не поверим, что снег пошел, пока не увидим эту самую вторую снежинку. Мы еще долго рассуждали на эту тему, пока не запутались окончательно, — два поэта могут долго блуждать в трех соснах, в двух снежинках, в одном названии… пока я не вспомнил строчку из той самой песни. И вот вам дословный ответ автора: «Конечно, как замечательно, что вы прислали мне это!!! Это именно то, что я хотела сказать: одна снежинка — еще не снег…«Так-то.
8
Прим. перев. Внимательный читатель… впрочем, я уже писал про него. Опустите недоуменно поднятую бровь (или две), и я вам все расскажу без утайки. Есть такая детская игра «Раз картошка, два картошка…» у американских и английских детишек. Ребята садятся рядком и складывают ладошки как будто для молитвы. Тот, кто водит, держит в своих руках, сложенных таким же образом, маленький камешек. Ведущий обходит всех и одному из играющих вкладывает в руки этот самый камешек. Во время обхода играющие, не переставая, повторяют: «Раз картошка, два картошка, три картошка…» Тот, у кого окажется камешек… Вы все поняли правильно — это полный аналог нашего родного «Колечко, колечко, выйди на крылечко». Само собой, я написал автору книжки о своем выдающемся открытии. Кроме того, я писал и том, что мог бы перевести название книги как «Раз картошка, два картошка…», но ассоциации на эту строчку из песни совсем у нас другие. Цитирую ответ Аниты Вирджил (с ее, конечно, разрешения): «…самое смешное во всей этой игре — название, которое я однажды увидела на дорожном знаке где-то на сельской дороге. Знак указывал направление к фермерскому магазину, который торговал овощами. Я почти влюбилась в эту надпись. Для меня она имеет большее значение, особенно для названия моей книги. Книга состоит из хайку, сенрю и комбинаций того и другого. Конечно, хайку просты, но жизненно важны — как картошка. А сенрю — это другой сорт картошки. А их сочетание — комбинация различных картошек…» Вот такие кулинарные ассоциации. Так что и этот перевод названия был одобрен автором.
9
Прим. перев. Австралийские крыланы — очень маленькие летучие мышки-фруктоеды. Как и большинство представителей австралийской фауны — сумчатые. Правда сумки у крыланов настолько малы, что зоологи относят их к отряду кошельковых.
10
Прим. перев. Капустные пальмы (Palmae brassicata) — редкий, вымирающий вид. Встречаются на побережье штата Квинсленд. Для австралийских аборигенов это священное дерево. До прихода белых поселенцев в плодах этой пальмы они находили детей. Сбор младенцев происходил, как правило, к концу второй недели сезона дождей. К этому моменту они достигали молочной спелости. Одна половозрелая капустная пальма могла обеспечить детишками обоего пола небольшое племя. Собственно, капуста являлась для аборигенов пищевым табу. Это, конечно, не касалось младенцев, которые в урожайные годы существенно разнообразили рацион аборигенов. С началом колонизации континента ситуация резко изменилась. Вечно голодные англичане-каторжники, а затем и бесчисленные кролики нанесли непоправимый урон этим уникальным деревьям. К концу прошлого века отдельные экземпляры пальм еще произрастали в глухих уголках Квинсленда, но развитие промышленности, повсеместное ухудшение экологической обстановки привело к тому, что в плодах этих пальм начали находить то сумчатых мышат, то лягушат, а то и вовсе неведомых зверушек…
11
Прим. перев. Так и вижу, как в глухой и совершенно нечерноземной деревне, в покосившейся избе, при свете фонаря под глазом, поставленного пьяным мужем, читает простая русская женщина перевод этого хайку. Эвкалиптов она отродясь не видала. В аптеку в райцентре прошлым летом завезли спиртовую настойку из листьев этого загадочного дерева. Аптекарша говорила, что от бронхита помогает. Сколько же мужиков бронхит ей лечили… Ироды. Опять же лилии… гигантские… Завернуться бы в такую, как в платье подвенечное… Небось белые, как снег. Колька на прошлое восьмое марта тюльпан подарил подмороженный. У него еще лепестки были резинкой стянуты, чтоб раньше времени не отвалились. Так он к вечеру все одно их откинул. Такая вот лилия, прости господи. А еще на платье у жены Иван Спиридоныча, бухгалтера, она видела цветы. Огромные. Может, и не лилии, конечно, но уж больно хороши. Ну, так и платье импортное, турецкое. Светка, бухгалтерша, уж такая корова — ей хоть что надень. И язык как помело. Хрен ей, а не лилии. Сорняков они там, в Турции, на платьях нарисуют и нашим дуракам втридорога продают. А мы и рады… Вон он в сенях пустым ведром гремит. Заявился. Жрать ему подавай. И поддатый как пить дать…
12
Прим. перев. Австралийский сумчатый клен (Acer australis dasyurinus) отличается от европейского и североамериканского тем, что не смотрит безучастно на опавшие осенью листья, а собирает их в специальную сумку, расположенную на стволе. Зимой преющие листья повышают температуру дерева, что помогает ему успешно перенести суровую южную зиму. Случается, что сумчатые клены подбирают в свои сумки листья и семена других деревьев, оказавшихся поблизости. Это приводит к появлению большого количества деревьев-гибридов. Такое, совершенно обычное для австралийских смешанных лесов, явление еще в девятнадцатом веке приводило в изумление первых, вторых и даже третьих переселенцев. Именно о таких гибридах они сочинили народную австралийскую песню «С клена падают листья ясеня…». Во время Второй мировой войны с этой песней австралийские моряки познакомили американских и британских товарищей по антигитлеровской коалиции. А уж те, в свою очередь, советских. Теперь уже трудно сказать, почему наши соотечественники заменили в этой песне клен на дуб. Да это и не важно.
13
Прим. перев. По-русски это чудо природы называется кулик-сорока. Практически Немирович-Данченко. И что интересно — начинает откладывать яйца буквально в пенсионном возрасте. Не так глупо, как может показаться на первый взгляд…
14
Прим. перев. У чукчей, эвенков и коряков счастливый ребенок рождается не в рубашке, как у более южных народов, а на крошечных лыжах. Они безболезненно отсыхают в первые дни послеродового периода. Вместе с палками.
«Проза Миши Бару изящна и неожиданна. И, главное, невероятно свежа. Да, слово «свежесть» здесь, пожалуй, наиболее уместно. Причем свежесть не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое эта проза на тебя оказывает, в том лёгком интеллектуальном сквознячке, на котором ты вдруг себя обнаруживаешь и, заворожённый, хотя и чуть поёживаясь, вбираешь в себя этот пусть и немного холодноватый, но живой и многогранный мир, где перезваниваются люди со снежинками…»Валерий Хаит.
Перед вами неожиданная книга. Уж, казалось бы, с какими только жанрами литературного юмора вы в нашей серии не сталкивались! Рассказы, стихи, миниатюры… Практически все это есть и в книге Михаила Бару. Но при этом — исключительно свое, личное, ни на что не похожее. Тексты Бару удивительно изящны. И, главное, невероятно свежи. Причем свежи не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое они на тебя оказывают, в том легком интеллектуальном сквознячке, на котором, читая его прозу и стихи, ты вдруг себя с удовольствием обнаруживаешь… Совершенно непередаваемое ощущение! Можете убедиться…
Эта книга о русской провинции. О той, в которую редко возят туристов или не возят их совсем. О путешествиях в маленькие и очень маленькие города с малознакомыми или вовсе незнакомыми названиями вроде Южи или Васильсурска, Солигалича или Горбатова. У каждого города своя неповторимая и захватывающая история с уникальными людьми, тайнами, летописями и подземными ходами.
Кувшиново, Солигалич, Пестяки, Осташков, Грязовец, Красные Баки… Для Михаила Бару путешествия по медвежьим углам Московской, Ивановской, Вологодской, Тверской, Ярославской, Нижегородской и Костромской областей – не только исследование противоречивой истории России, но и возможность увидеть сложившийся за пределами столиц образ нашей страны, где за покосившимся настоящим отчетливо видны следы прошлого. Возможность свободного перехода между временами делает это пространство почти сказочным, и автор-путешественник увлеченно ведет хронику метаморфоз, которые то и дело происходят не только с жителями этих мест, но и с ним самим.
Внимательному взгляду «понаехавшего» Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.
Любить нашу родину по-настоящему, при этом проживая в самой ее середине (чтоб не сказать — глубине), — дело непростое, написала как-то Галина Юзефович об авторе, чью книгу вы держите сейчас в руках. И с каждым годом и с каждой изданной книгой эта мысль делается все более верной и — грустной?.. Михаил Бару родился в 1958 году, окончил МХТИ, работал в Пущино, защитил диссертацию и, несмотря на растущую популярность и убедительные тиражи, продолжает работать по специальности, любя химию, да и не слишком доверяя писательству как ремеслу, способному прокормить в наших пенатах. Если про Клода Моне можно сказать, что он пишет свет, про Михаила Бару можно сказать, что он пишет — тишину.
Получив редкое и невостребованное образование, нейробиолог Кирилл Озеров приходит на спор работать в школу. Здесь он сталкивается с неуправляемыми подростками, буллингом и усталыми учителями, которых давит система. Озеров полон энергии и энтузиазма. В борьбе с царящим вокруг хаосом молодой специалист быстро приобретает союзников и наживает врагов. Каждая глава романа "Четыре месяца темноты" посвящена отдельному персонажу. Вы увидите события, произошедшие в Городе Дождей, глазами совершенно разных героев. Одарённый мальчик и загадочный сторож, живущий в подвале школы.
Штрихи к портретам известных и малоизвестных писателей: Александра Радищева, Гавриила Державина, Александры Смирновой-Россет, Николая Гоголя, Максима Горького, Важи Пшавела, Константина Паустовского, Александра Чехова, Андрея Платонова, Владимира Кобликова, Николая Островского, Евгения Винокурова, Сергея Сергеева-Ценского, Ильи Сельвинского, Николая Панченко, Евгения Евтушенко, Петра Вайля, Александра Мызникова, Валентина Берестова, Николая Любимова, Михаила Исаковского, Илья Эренбурга, Николая Бессонова и др.
Возможно, это наш мир, а может нам так только кажется. Эта Земля полна опасных загадок, о которых не стоит говорить. Впрочем, вы итак не узнаете о них, ведь не зря же работники «ОКС», «Х», «Надзора» и многих других скрытых ведомств рискуют жизнями, чтобы мир спал спокойно, как и Непобедимые твари Земли… Для ОКС настают тяжелые времена. На Западе «Х» готовит спецоперацию прямо в самом сердце своего давнего врага. Сектанты с неизвестными целями нарушают периметр «Заповедника 4». А в Москве, несмотря на запрет, вновь встречаются старые друзья.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Свет отличается от Тьмы своей правильностью, но что делать, если праведник перестал быть таковым? Порождает ли Вселенная нечто, чему суждено исчезнуть? В чём смысл жизни, в конце концов? Бывший исследователь, прозябающий в отдалённой колонии, знакомится со странным и, можно даже сказать, волшебным миром. Вместе со старым другом и новой наставницей он становится свидетелем смены эпох, вместе с местными жителями разрешая множество противоречий необычной планеты. Исправленный и полный вариант всех четырёх томов, а так же "Созерцателя вселенной".
«Приговорённая» – захватывающая повесть в жанре киберпанк современного российского писателя Максима Дымова. Действия происходят в недалёком будущем. Земля, разрываемая войной и техногенными катастрофами, переживает начало новой эры. Уцелевшие города превратились в крепости, изолированные от враждебного внешнего мира. Их обитатели никогда не покидают эти саркофаги, ведь за их стенами идут постоянные боевые действия. Государства-крепости, объединившись в Альянс, уже пятнадцать лет ведут войну против общего врага – Легиона.