Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года - [27]

— Последний разговор — о домушниках? — перебил Ларионов.

— Ага, — легко согласился Вадик. — Просил подходящего человека подыскать, по возможности не нашего, не московского.

— Зачем он ему — не говорил?

— Сам не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь — свидетель, знаешь — соучастник.

— Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?

— Говорили что-то.

— А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?

— Это уж ваша работа — соединять.

— Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.

— Не соединишь, Алексеич, я тебе на свободе нужен, — Вадик окончательно раскололся и поэтому обнаглел.

— Нужен. Пока нужен, — двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: — Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.

— Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-12-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста — генеральский.

У Ларионова настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:

— Кончил дело — гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?

— Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен? — вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.

— О чем толковали? — без особого интереса поинтересовался Ларионов.

— Да вроде ни о чем. Топтался на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

— На что намекал, вокруг чего топтался?

— Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

— Ну, тогда ближайшая перспектива у него — два годика за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.

— От твоего имени? — изволил пошутить Вадик.

— От моего имени, от имени Московской милиции, — как тебе удобнее. Ну что, пошли?

— Берегись, Алексей, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

V

Лики музыкальных гениев по стенам, знакомых интеллигентов в первых рядах и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.

Вот он, финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.

Роман открыл глаза, поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.

— Ромочка! — обрадовался Миша Мосин. — Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривая об искусстве.

Собираясь в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел — во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

…Кончилось все. Размягченные и подобревшие, они уселись в скверике, в котором тогда еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно:

— Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

— Иначе и быть не могло, Лялечка. Сегодня он с нами прощался.

— Это не трепотня, Мося, это действительно так? — посерьезнела дамочка.

— Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, — торжественно и печально доложил дамочке Миша.

— Жалость какая! — ахнула дамочка, наклонившись, поцеловала Мишу в нос и убежала, подхватив падающие от удара о мосинский нос очки.

— Миня, а почему тебя стали Мосей звать? — поинтересовался Роман.

— Ты бы с успехом мог задать и обратный вопрос: Мося, а почему тебя Миней звали? Но, мне кажется, ты отлавливал меня для того, чтобы задать не этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?

— Проницателен ты до невозможности, Миня.

— Профессия такая.

— А какая у тебя профессия?

— Юрист, Рома.

— Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров «Светлячок». Это не профессия, Миня, и даже не должность. Это — крыша, голубок ты мой.

Мосин засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись, покрутил головой, сказал:

— Господи, до чего вы, милицейские, одинаковы! Сразу — пугать.

— Я не пугаю. Я тебе твою позицию объясняю, с которой ты должен вступать в разговор со мной. — Я — представитель правоохранительных органов, а ты — жучок, существующий, и существующий неплохо, на сомнительные доходы. Вот так-то.

— Вопросы будешь задавать?

— А как же! — обрадовался Казарян.

— Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

— С палагинской коллекцией хорошо знаком?

— Да.

— Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?