Скоро я стану неуязвим - [4]

Все это превратилось в норму, мы так жили: просыпались, скрючившись на холодном твердом полу спортзала, проводили ночи, свернувшись клубочками. Холодный свет вливался сквозь высокие окна, звук голосов отражался от деревянных трибун и стропил, выкрашенных в голубой цвет — кто-нибудь с утра непременно с воплями носился по залу. У некоторых были плееры, и ребята слушали попсу после отбоя.

Сами занятия мало отличались от тех, которые я помнил по средней школе. Ученики, возможно, были более одаренными, но групповая динамика ничуть не изменилась, как будто ее неизбежно предопределили сами принципы подросткового обучения. Придурки остались придурками, группировки — группировками, а популярные раньше ребята снова сделались популярны. Все шло как прежде; я всерьез и не ждал перемен — я так же молчаливо ел в школьной столовой, как раньше в родительской.

Воспоминания тех времен — словно чужие. Я день за днем хотел стать лучше и сообразительнее. Я был силен, горд, блистательно умен, и всегда это осознавал. Я получил все грамоты и высшие награды, и, поверьте, лишь начинал свое восхождение. Входя в компьютерный класс, пропахший кофе и нагретым пластиком, в гуле флуоресцентных ламп я ощущал себя боксером, учуявшим арену, запах пота и рев толпы.

Я не пытался ни с кем подружиться — лишь по-нердски приятельствовал с несколькими лучшими в классе учениками. Но я, как и всякий подросток, являл собой банальную смесь мелочного высокомерия и малодушного одиночества. Я стыдился, но не мог сдержать готовности угодить. Как можно было отличить меня среди других — меня, удивительно талантливого и на удивление никчемного? Обедал я в одиночестве; и слава всем богам, что дневники мои в один прекрасный день сгорели.

За год до окончания школы я выиграл стипендию Форда — грант на летнее исследование. Я решил не возвращаться домой на каникулы, и стипендия стала удачным предлогом. Мне ужасно не хотелось встречаться с родителями. Уже тогда я надеялся стать другим и никакого отношения не иметь ни к их дому, ни к их тихим разговорам, ни к тому, в чем я лишь много позже опознал доброту.

Я хорошо соображал, но никто даже не догадывался, каким гением я вырасту. Одаренные дети — это ерунда, со временем все более-менее выравниваются. Или нет? Я, может быть, не стал умнее, чем в тот выпускной год, но я знаю теперь гораздо больше. И я уж точно не поглупел.

Так что я не всегда был злодеем. Я учился в хорошей школе. Я писал пространные рассказы о своих безответных увлечениях; один даже напечатали в школьной газете — о девочке, с которой я сталкивался в столовой, в коридорах, на вечеринках, но с которой так и не заговорил. Я не очень сильно отличался от остальных. Вот только стал другим.

Стоит лишь пройти определенный рубеж — и каждый сталкивается с похожими проблемами: как укрепить остров, как экранировать тепловое излучение от собственного ядерного реактора. Первая моя подземная лаборатория была невероятно примитивна — нора под пригородным домом. Однажды утром на пороге появились двое неулыбчивых мужчин в трико и потребовали показать им, над чем я работаю. «Там ничего нет», — сказал я. Они молчали. Я провел их внутрь. Старательно загораживал плечом хитрые замки, но кого я хотел обмануть? Тот, что в белом, смотрел — точно рентгеном просвечивал. Сразу ясно — такому взгляду видны все скелеты.

Я осторожничал, как мог: закупал оборудование под дюжиной вымышленных имен, представлялся чиновником из реальных правительственных контор. Жар реактора поглощала толща воды, а вокруг хватало фоновой радиации, чтобы никто не догадался, чем я занимаюсь. Но, видимо, я на чем-то прокололся. По лестнице мы спускались молча. Вблизи эти двое казались не очень-то дружелюбными. У белого глаза были слишком широко посажены, а вдыхал он не чаще раза в минуту, и тут же быстро выдыхал. Черного я вообще плохо разглядел, лишь слышал какое-то оловянное позвякивание в тишине и треск статического электричества, как будто в животе у него был встроенный радиоприемник. Было как-то неловко, точно гость пукает.

Сразу было понятно, что это у меня первая подземная лаборатория: чересчур жарко из-за реактора, ужасная обстановка. Я хмыкнул, буркнул, включил миниатюрный межпространственный перископ, сколоченный на скорую руку. Окошко ожило, в тумане мелькнул тусклый и чуждый силуэт — голова инопланетного чудовища, одного из тех, что, бывает, парят в эфире, как киты в морских глубинах. Незваные гости смотрели равнодушно. Черный, Кто-то-там-трон, принялся читать мне лекцию о том, как опасно вмешиваться в процессы, которых я не понимаю; их явно бесило, что я не сопротивляюсь. Они ушли, пометив меня как очередного кустарного изобретателя, но я допустил ошибку — попал в систему. Они мою сетчатку запомнили.

Плащ не сильно облегчает человеку личную жизнь. Среди одаренных преступников существует своеобразное перемирие, шаткая, необъявленная и абсолютно ненадежная передышка в борьбе меж роботических армий, рыцарей плаща и кинжала, любителей изображать из себя мистера Бонда. Мой круг, по большей части, — сборище психопатов, инопланетных пришельцев и претендентов на трон. В результате я знакомлюсь с такими, как Лили.