Скорбь Гвиннеда - [147]
Джаван сразу возненавидел этот жесткий, отороченный алым наплечник ордена; но, по крайней мере, его украшал только крест брата-мирянина на груди, а не полноценная эмблема Custodes в виде льва с нимбом. И все равно, он обрек себя на то, чтобы носить его ежедневно, неизвестно, как долго, — и это еще не все. Позже, когда он принесет обеты, ему еще должны вручить витой алый с золотом пояс-вервие, как символ связующей силы этой клятвы. Цели ордена оскверняли священные цвета дома Халдейнов, и за это Джаван ненавидел Custodes с удвоенной силой.
Однако перед этим оскорблением ему еще предстояло простереться перед алтарем для молитвы, а в какой-то момент один из монахов подал ему серебряную чашу с его собственным локоном, — и Джаван осознал, что пришло время для еще одной жертвы. Полин с Секоримом отступили, освобождая проход к алтарю, и Джаван с содроганием поднялся на ноги… чья-то рука поддержала его под локоть.
— Introibo ad altare Dei, — затянули Custodes — И взойду я к алтарю Божьему, что дарует радость душе моей.
Но никакой радости не было в сердце Джавана Халдейна, когда он поднялся по ступеням к алтарю. Нарисованные глаза Пантократора словно пронзали его насквозь, когда он преклонил перед ним колени, и Джаван задумался, далеко не в первый раз, каким образом Custodes ухитряются оправдать перед самими собой все те гнусности, что творят во имя Его. Как ему и было велено, он поднял чашу обеими руками и склонил голову перед Высшей Силой, далеко превосходящей того Бога, как его рисовали в своей узости мышления святоши Custodes. Молитва его, когда он поставил свое приношение на алтарь, была проста: «Господи, избавь меня от врагов и сделай достойным служить Тебе».
Эти слова он повторял в мыслях и в сердце, пока спускался по ступеням, припадая на хромую ногу, а затем вновь распростерся на полу, раскинув руки, в позе распятия, — принося себя самого в дар Господу. После долгого, долгого молчания хор начал петь гимн Духу Святому, и Джаван, наслаждаясь пением, погрузился в себя.
Закрыв глаза, Ивейн также уходила все глубже и глубже в транс, контролируя дыхание, концентрируя энергии, медленно начиная возводить мысленные образы внутренних слоев. Мысленным взором она видела все: крохотные кубики на месте будущих Столпов, саркофаг за ними, где в полированных черных гранях отражалось ее бледное лицо и фигура, на фоне мерцающей пурпурной дымки южной защиты. Прямая, напряженная и величественная, сейчас она напоминала какую-то богиню древних времен.
Тело отца словно парило на темных волнах; белоснежная ткань ниспадала с его чресел до самого пола. Кверон, стоявший в изголовье, казался серебристым холодным столпом силы и мощи; энергия Исцеления вихрилась вокруг его рук и головы. Позади виднелась фигура Джорема, сурового воина в михайлинском синем одеянии, — у черной стены севера. Да, там ее ждал самый главный вызов… за северными вратами. Там таился тот, кому ей придется скоро бросить вызов, ради спасения отца.
Глубоко вздохнув и целиком уходя в Инаковость, потребную для подобной работы, Ивейн вернулась мыслями к Столпам, заставляя их расти, наливаться силой, до самых границ защитного круга. В мире теней, где Ивейн пребывала сейчас, эти колонны были столь же реальны, как пол под ногами, — созданные силой, превосходящей пространство и время физического мира. Чем прочнее они становились, тем сильнее сгущался туман между Столпами, и наконец она в астральном теле покинула свою телесную оболочку и приблизилась.
Кверон, очевидно, ощутил это, ибо тут же подошел к Ивейн и положил руки ей на плечи. Целитель должен был убедиться, что плоть ее, даже оставленная духом, не перестанет дышать, а сердце — биться. Несколько мгновений она с любопытством наблюдала за тем, как он делает это, ибо внезапно осознала, что на такую глубину не уходила никогда прежде, даже когда работала вместе с Райсом.
А когда повернулась, то прямо между Столпами она узрела Его. Легкий ветерок, казалось, развевал тончайшие одежды, желтые, зеленоватые, красные и черные, и едва заметные полупрозрачные крылья, трепал рыжеватые кудри, обрамляющие до боли прекрасный лик. Ей показалось, то был ангел из ее видения о кольцах, но Ивейн не была в этом уверена. Глаза тогда, во сне, не показались ей столь жгучими желтовато-зеленые, цвета травы, они проницали ее до самых потаенных глубин души.
— Мое почтение Тебе, о Сияющий, и Тому, кому ты служишь, — выдохнула Ивейн, осмелившись наконец приветствовать это существо, прижав к сердцу правую руку, как она приветствовала владык Сторон Света.
Небесное создание склонило голову в знак того, что принимает ее слова, однако никак не отозвалось на них. Вместо колец, на сей раз в руках его внезапно оказались две серебряные чаши. Одну он поднял над другой и чуть наклонил, так что содержимое, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги, хлынуло вниз, разливаясь у ног существа.
— Ты, явил мне радугу, — молвила Ивейн. — Символ Божьего обещания, что Он никогда больше не уничтожит мир водой.
— Верно, — прозвучал голос в ее сознании. — Водой дарует Он миру спасение, и святым крещением, и тем обрядом, что может спасти твой народ. Крещение дано всем, и людям всякой веры, в различной форме; второй же обряд пребудет недолго, но спасет многих.
