— Здравствуй, сынок.
— Как ты себя чувствуешь? Не нуждаешься ли в чем?
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Может, просьбы какие-то есть, скажи. Я буду счастлив исполнить.
— Есть, сынок, одна. Есть.
— Говори хоть десять, мама. Для тебя я на все готов.
— Исполнишь?
— Разумеется. О чем ты говоришь?
— Сними опалу с Шуйских.
— Но я уже простил их, мама.
— И отправил в ссылку. Вороти их, сынок. Верни имущество. Они же из рода Рюриковичей.
— Хорошо, мама. Я сегодня же распоряжусь. Твоя просьба для меня закон.
— Спасибо… сынок.
— Мама, я ведь пришел к тебе за благословением. Дай мне родительское благословение венчаться на царство.
Марфа внимательно посмотрела в глаза «сыну».
— На престол, Дмитрий, благословляет патриарх. Я всего лишь монашка. Но как мать могу тебя благословить идти под венец, когда надумаешь жениться.
— Это случится скоро, мама.
— Невеста есть?
— Есть.
— Чья же будет?
— Урожденная княжна Мнишек Марина.
— Не наша вроде?
— Полячка.
— Ну дай Бог тебе счастья с ней и побольше деток.
Вскоре Дмитрий откланялся и, вернувшись во дворец, приказал Маржерету:
— Яков, срочно ко мне моего дьяка Бегичева и воеводу Басманова.
Первым прибыл Бегичев, так как находился во дворце.
— Садись, Бегичев. Ты помнишь рязанского архиепископа, который изменил Борису и признал меня? Когда я еще сидел в Путивле.
— Помню, государь.
— Как его звали?
— Игнатий.
— Бери коней, охрану сколько надо, моим именем попроси у Доморацкого и гони в Рязань. Вези его сюда.
— А указ или что там?
— Скажи Власьеву, что так надо, пусть напишет, я подпишу.
— А что хоть Игнату-то сказать, зачем зовут? На казнь или милость?
— На милость, на великую милость, Бегичев. Так ему и передай, мол, государь возлюбил тебя.
Едва ушел дьяк Бегичев, как явился Басманов:
— Звал, государь?
— Да, Петр Федорович. Проходи, садись к столу ближе. Скажи, пожалуйста, где сейчас Иов?
— Ну как ты и велел, отправили в Старицу в Успенский монастырь.
— Кем определили?
— Опять игумном.
— Ну и хорошо, все же начальник. Я что тебя позвал, Петр Федорович. Надо срочно избрать патриарха.
— Это надо сзывать архиереев, они на своем соборе и изберут патриарха.
— Я уже знаю, кого они изберут. Бегичев мне докладывал, в Успенском соборе уже вопили: наш патриарх Иов! Поэтому, Петр Федорович, возьмите собор на себя, соберите их в Грановитой палате и предложите им нашего кандидата рязанского архиепископа Игнатия.
— Но он же грек, государь.
— Ну и что? Не в Греции ж служит, в России. И потом вера-то у нас греческая. И чтоб все проголосовали единогласно, скажите им, что я этого желаю…
— А если упрутся?
— Петр Федорович, мне ли вас учить, как ломать упертых. Пригрозите наконец примером судьбы Иова.
— Пожалуй, так и сделаю.
— А можно и без «грозы». Наведите туда побольше стрельцов, до зубов вооруженных, поставьте на всех входах, лестницах, вроде бы для охраны владык. А там они сами сообразят, что может воспоследовать в случае отказа. И еще — Шуйских надо воротить.
Басманов нахмурился:
— Нельзя этого делать, государь.
— Почему?
— Шуйские — твои заклятые враги. Поверь. Не делай этого.
— Я велю им присягнуть мне на кресте.
— Они переступят через любую клятву.
Басманова трудно было переубедить, он был тверд: Шуйские — наши враги. И Дмитрий наконец уступил:
— Ладно. Я подумаю. Займитесь, Петр Федорович, архиереями и собором.
Весь день он ломал голову: что делать? «Басманов, наверное, прав, но я обещал царице исполнить это ее желание — воротить Шуйских».
Ночью, ворочаясь на ложе, Дмитрий наконец тихо окликнул постельничего:
— Иван, ты не спишь?
— Не сплю, государь.
— Посоветуй, что мне делать? Мать-царица просила вернуть Шуйских, а Басманов против. Кого слушать?
— Царицу слушай, государь, — не задумываясь отвечал Безобразов. — Басманов кто? Твой слуга. А царица — она есть царица и мать же. Ее сердить тебе не след. — В последних словах Дмитрию почудился намек.
Впрочем, он и без намека знал, выйди завтра Марфа на площадь да крикни: «Он не мой сын!» — и тогда все пропало. Все рухнет. А ведь как славно они там у Тайнинского разыграли сцену. И слезы, и объятья, и поцелуи. Нет, Безобразов прав, хоть и дурак, слушаться надо царицу. А с Басмановым не следовало и затевать этот разговор. Сразу поручил бы князю Михаилу. Шуйские ему дядья, он бы без шума все управил. Эвон как с Марфой складно сотворил.
Однако днем, когда он велел своему секретарю Бунинскому писать указ о полном прощении и возвращении Шуйских, тот неожиданно возразил:
— Напрасно, ваше величество, сие делаешь.
— Почему?
— Очень уж ненадежны. Я бы их не освобождал, а заслал куда подальше.
— Эх, Ян, ничего-то ты не понимаешь, пиши, как велю.
— Ваша воля, государь. На кого прикажешь писать подорожную?
— На князя Скопина-Шуйского.
Ко дню коронации царский дворец был разукрашен дорогими тканями, вышитыми золотой и серебряной канителью. К Успенскому собору через площадь была раскатана бархатная алая дорожка. По ней в сопровождении сонмища бояр и подручников Дмитрий прошествовал в Успенский собор, где его ждал новоиспеченный патриарх Игнатий, за сутки до того избранный собором архиереев.
На хорах стройный хор певчих торжественно пел «Многая лета».
