Скользя во тьме - [23]

— А я думал, ты цефаскопом занимаешься, — обратился Лакман к Баррису. — Ты что, уже закончил?

— Не могу же я днем и ночью с ним работать, — парировал Баррис. — Это слишком большой прибор. Мне нужен перерыв. — Хитрым складным ножиком он отрезал еще кусок пенорезины. — Вот этот будет абсолютно беззвучным.

— А Боб думает, ты с цефаскопом работаешь, — сказал Лакман. — Лежит там на кровати у себя в спальне и воображает, как ты его прибор чинишь. А ты тут из своего паршивого пистолета палишь. Разве ты не согласился с Бобом, что задолженная тобой квартплата должна компенсироваться твоей…

— Подобно хорошему пиву, — провозгласил Баррис, — сложная, кропотливая реконструкция поврежденного электронного блока…

— Ладно, давай пали из своего охрененного одиннадцатицентового глушителя, — перебил Лакман и рыгнул.

* * *

Вот я и огреб, подумал Роберт Арктур.

Он лежал на спине в мутном свете спальни, мрачно уставившись в пустоту. Рядом, под подушкой, лежал его специальный полицейский револьвер; при грохоте барри-совской пушки 22-го калибра, выпалившей в заднем дворике, Арктур машинально достал револьвер из-под подушки и положил поближе к правой руке. Мера предосторожности — против любой отдельной угрозы и всех сразу; сознательно он об этом даже не подумал.

Впрочем, его револьвер 32-го калибра мало чем мог помочь Арктуру против методов столь нечестных, как наглая порча его самого ценного и дорогостоящего имущества. Добравшись до дома после доклада Хэнку, он сразу же проверил всю остальную технику и нашел ее в порядке. Особенно машину — в подобных случаях всегда первым долгом машину. Что бы ни происходило и с чем бы это ни было связано, все это казалось крайне трусливым и подлым. Какой-то бесчестный и малодушный урод таился на периферии жизни, предпринимая в отношении Арктура косвенные выпады со скрытой, безопасной позиции. Даже не человек, а скорее что-то вроде ходячего, незримого воплощения их образа жизни.

А ведь было время, когда Арктур не держал под подушкой револьвера. Когда один псих в заднем дворике не палил черт знает зачем из своей пушки, когда другой псих — или, может статься, тот же самый — не переносил отпечаток коротухи в собственных паленых мозгах на немыслимо дорогой и ценный цефаскоп, который все обитатели дома плюс все их друзья любили и на который нарадоваться не могли. В прежние времена Боб Арктур вел свои дела совсем по-другому: была у него жена, очень похожая на всех прочих жен, две маленькие дочки, устойчивое домашнее хозяйство, которое ежедневно подметалось, мылось и освобождалось от мусора, мертвые газеты, которые даже не открывали, а только переносили от передней дорожки к мусорному баку — порой впрочем, успевая за это время что-нибудь прочитать. Но в один прекрасный день, вынимая из-под раковины электрическую машинку для приготовления «воздушной кукурузы», Арктур треснулся головой об угол кухонного шкафа. Резкая боль и порез на скальпе, столь нежданные и незаслуженные, невесть по какой причине сорвали всю паутину. До Арктура мигом дошло, что как раз к кухонному шкафу он никакой ненависти не испытывает. Ненавидел он только свою жену, двух дочерей, весь дом в целом, задний дворик с мотокосилкой, гараж, систему радиационного подогрева, передний дворик, ограду — короче, все это злоебучее место и каждого в нем живущего. Арктур решил развестись и свалить куда подальше. Очень скоро он так и сделал. И постепенно вписался в новую, мрачную жизнь, лишенную всего вышеперечисленного.

Наверное, Арктур должен был сожалеть о своем решении. Но он не сожалел. Та жизнь была лишена волнений, лишена приключений. Она была слишком безопасна. Все элементы, все ее составляющие всегда оказывались прямо перед глазами, и ничего нового даже нельзя было ожидать. Та жизнь, как однажды ему представилось, походила на утлую пластиковую лодчонку, отправившуюся в чуть ли не вечное безмятежное плавание, в самом конце которого ей все-таки предстояло утонуть, что стало бы для всех тайным облегчением.

Но в том мрачном мире, где Арктур жил теперь, на него постоянно обрушивались вещи омерзительные, вещи удивительные, а порой, очень редко, и вещи волшебные; ни на что нельзя было рассчитывать заранее. Как в случае с умышленной и злонамеренной порчей цефалохромоскопа фирмы «Альтек», вокруг которого Арктур строил приятную часть своего графика — тот фрагмент дня, когда все расслаблялись и оттягивались. С разумной точки зрения, для неведомого вредителя его поступок не имел смысла. Но не столь уж многие из этих длинных вечерних теней были и впрямь разумны, по крайней мере, в строгом понимании. Загадочный акт мог быть совершен кем угодно и по какой угодно причине. Любым человеком, которого Арктур знал или даже просто когда-то встречал. Любым из восьми дюжин фантастических придурков, разнокалиберных уродов, выжженных торчков, психотических параноиков с затаенным на него галлюцинаторным злом, который, однако, действовал в реальности, а не в фантазии. По сути, это даже мог быть кто-то, кого Арктур никогда не встречал, — кто-то, случайно выбравший его из телефонного справочника.