Сколько стоит корона - [67]

Загрохотали копыта — и площадь заполнилась десятками рыцарей гвардии. Двое или трое обрушили на горящие деревяшки содержимое огромной бочки, остальные оцепили территорию.

Угольки недавнего пожара постепенно угасали.

Люди затихли.

Погром был остановлен.

Дойл пошатнулся и понял, что серьезно поранил левую руку, к тому же, ноги ныли после бега. Но это не имело значения — во всякой случае, пока. Он вышел на центр площади, привлекая к себе внимание, и властно потребовал коня. Ему подвели чужого, помогли сесть. Сверху он оглядел то, во что за ночь — а на самом деле, за какой-нибудь час, превратилась площадь. Левая сторона закоптилась и частично выгорела — хотя пожар удалось остановить быстро, одно здание пострадало существенно. Еще в нескольких выбили ставни и двери.

Но люди выглядели хуже домов — почти все в копоти, воде, а многие и в крови. Разделить между собой тех, кто начал погром, и тех, кто от страха нападал на все, что видел перед собой, было трудно. Но Дойл сумел, во всяком случае, частично. Женщин отпустили сразу — это было не их дело. Тех мужчин, кто держал оружие, Дойл приказал сковать. Остальных — отпустить.

В другое время за подобное преступление каждому полагалось бы до двадцати плетей прилюдно, но сейчас у Дойла не было достаточно числа палачей, чтобы наказать виновных, и достаточного числа тюремщиков, чтобы удержать их до экзекуции. Но двадцать-двадцать пять самых ретивых отпустить было нельзя. Дойл оглянулся на замок, в котором никто так и не проснулся, потом на стражу, и велел:

— Проводить в подземелья.

Утром придется устроить показательную порку — чтобы напомнить всем, что, несмотря на чуму, королевская власть в городе сильна.

Арестованные не вырывались и не кричали, как это было обычно. Кажется, вместе с погасшим пламенем пожара погасла и всеобщая ярость, и теперь, как Дойл полагал, многие люди пытались понять, что подтолкнуло их начать сопротивление страже. Те же, кто остался без желанной наживы, злобно сверкали глазами и надеялись удрать до того, как палачи распорют их спины и задницы кнутами.

Когда всех увели, площадь почти опустела — остались только патрули, тоже потемневшие от огня, помятые, но, кажется, мало пострадавшие. К Дойлу подъехал командир его отряда.

— Милорд, вы в порядке?

— Как твое имя, напомни? — спросил он.

— Рексон, милорд. Тео Рексон, — воин снял шлем, открывая потное красное лицо с внушительными усами.

— Хорошая работа, — Дойл снял перчатку, глянул на собственную руку и досадливо поморщился — это был редкий случай, когда перстень с хорошим камнем не помешал бы. Но его не было, поэтому он отстегнул от пояса драгоценные ножны с небольшим кинжалом с золотой рукоятью — подарком Эйриха — и протянул Рексону.

— Милорд…

— Бери.

Рыцарь осмотрел кинжал, попробовал сталь и прикрепил к своему поясу, низко, насколько это было возможно в седле, поклонился.

— Проверьте северную часть города и возвращайтесь, — сказал Дойл, снова надевая перчатку. — И дайте людям отдохнуть. Вы мне будете нужны к десяти часам утра.

— Слушаюсь, милорд, — Рексон снова поклонился и отъехал к своему отряду, а Дойл запрокинул голову вверх. Небо было еще темным, до рассвета несколько часов. Будить Эйриха смысла не было. Нужно было возвращаться к себе, привести себя в порядок, проверить, насколько сильно досталось и без того увечной руке, и подготовить к утру доклад о произошедшем. И, если удастся, к этому времени поговорить с зачинщиками погрома.

Дойл собрался именно так и поступить, но в тот момент, когда разворачивал коня к замку, вдруг понял, что у него есть еще одно дело — нужно было проверить, не пострадал ли дом леди Харроу.

Глава 29

Разумеется, улица возле дома леди Харроу была пустынной, спокойной и темной — ее не коснулся шум погромов, и пламя пожара не опалило ее своим дыханием. Все вокруг спало безмятежным сном. Дойл придержал коня и, вопреки всем понуканиям рассудка, требовавшего вернуться в замок, спешился. Набросил уздечку на коновязь и замер в десяти шагах от двери дома, вслушиваясь в его тишину. Леди Харроу сейчас наверняка спит в своей постели, в комнате в глубине дома. Эта мысль обожгла Дойла так сильно, что он немедленно постарался избавиться от нее, но все-таки образ тонкого профиля леди Харроу, едва различимого на фоне белых подушек, еще почти минуту преследовал его, пока не исчез, испуганный внезапным шорохом. Дойл насторожился и коснулся пальцами рукояти меча.

Шорох повторился, и вскоре Дойл сумел различить негромкий звук легких шагов. Он резко обернулся — и встретился взглядом с идущей к своему дому леди Харроу. Ярость — жаркая, эйрихова — взметнулась в его груди мгновенно. Первым предположением было глупое, лишенное всякой логики, но оттого еще более болезненное: возвращается от любовника. Но рассудок укротил неожиданно взыгравшую ревность. Леди Харроу — вдова, живущая одна в доме с несколькими слугами. Пожелай она назначить мужчине встречу, она не станет покидать своего дома, а просто откроет ему дверь. Вторая мысль была более здоровой, но очень неприятной. Честная женщина не станет гулять ночью одна, на такую прогулку ее может толкнуть либо распутство, либо ведьмовство. Но прежде, чем он успел осознать это подозрение, ему на смену пришла уверенность: леди Харроу не колдовала и не встречалась с мужчиной, она была там, где ей запрещено бывать — в доках.