Сколько стоит корона - [45]

Отвернувшись к графину с вином, Дойл не видел выражения лица Эйриха, но догадывался, что на нем отпечаталась гримаса отвращения — брат ненавидел подобные игры. Но выбора у него все равно не было, поэтому он уточнил ровно:

— И кому я должен даровать прощение?

— Милорду Рэнку. На его землях произрастает отличный лен, и только в этом году его сборы стали достаточными, чтобы хватало на продажу. Лен нам нужен, а значит, пока нужен и Рэнк, — отозвался Дойл.

Лично ему значительно более симпатичен — если только можно было говорить нечто подобное об изменниках — был милорд Арвинт, открытый, честный и болезненно благородный. Он бы разоблачил заговор сразу — если бы одним из участников не был его зять. Именно защищая его он решился на молчание. Но желчный, ядовитый и злобный Рэнк был стране значительно нужнее. Поэтому завтра, на суде, король его помилует.

Некоторое время Эйрих молчал, постукивая пальцем по столу, а Дойл заканчивал обед. Наконец, король спросил:

— Как чувствует себя леди Харроу?

Дойл не показал, что этот вопрос хоть сколько-нибудь задел его — разве что сжал рукоять кинжала, которым резал хлеб, чуть крепче, и ответил:

— Надеюсь, что она в добром здравии. Но я не имел возможности… осведомиться о ее самочувствии лично.

Эйрих поднялся, прошелся по комнате.

— А вот я имел такую возможность. Раньше леди не часто посещала замок, а всю последнюю неделю приходит на каждый пир.

Дойл ответил невнятным звуком, надеясь, что брат поймет — эта тема ему неинтересна. Разумеется, Эйрих не понял — вернее, понял строго обратное. Он бывал проницателен, если хотел этого.

— Так что я сумел как следует ее рассмотреть. Пожалуй, красивая женщина. Такие плечи, такой гордый постав головы.

— Тебя должны больше интересовать милорды-предатели.

— Вовсе нет. О них отлично заботишься ты. Так что у меня остается много времени на развлечения и… созерцание. А что может быть лучшим объектом для созерцания, чем женская красота? — он подождал почти минуту, но Дойл так ничего и не сказал. — Я полагал, что ты увлекся леди Харроу. Я ошибся?

Дойл поднялся из-за стола, тщательно вытер куском скатерти руки, отер губы и заметил так спокойно, как мог:

— Я увлечен спокойствием нашей страны. А любовные игры предпочитаю оставить тем, кто больше для них подходит. Так что… — ему было непросто это сказать, но он сумел, — если ты желаешь выдать за кого-нибудь леди Харроу — это твое дело.

— А может, мне самому взять ее в любовницы? Тем более, что ее опекуна и сюзерена мы завтра приговорим к смерти.

Кровь прилила к лицу, зашумело в ушах. Дойл не выдержал и грохнул кулаком по столу. Он отдал бы ее другому мужчине — но одна мысль о том, что она будет опозорена и низведена до положения шлюхи, пусть и королевской, вызывала в его душе шторм.

Рука брата сжала его здоровое плечо, и прежде, чем он скинул эту руку, Эйрих произнес:

— Ты немало трудишься на благо государства. Мир и процветание Стении — заслуга в большей степени твоя, чем моя. Но этого едва ли достаточно мужчине, Торден.

Дойл встретился с ним взглядом, но почти сразу отвел глаза. Как и всегда, когда брат обращался к нему по имени, он чувствовал себя слабее и уязвимей. Принц Торден не мог дать того отпора, на который был способен милорд Дойл.

— Вопреки своим делам, приди сегодня вечером на пир, — Эйрих отпустил его плечо и снова отошел к окну, — это моя просьба. Не хочешь выполнять ее — считай приказом.

— Будет исполнено, ваше величество, — Дойл наклонил голову, надеясь, что его лицо не выдаст чувств, которые ввергали душу в смятение.

Дойл собирался на пир как на плаху. Он хотел было проспать хотя бы часть дня, но не сумел и глаз закрыть. Сел разбирать уже готовые обвинительные решения — но отложил их в сторону, поняв, что читает по три раза одну строку. Та же участь постигла сочинение какого-то ушлого ученого писаки, озаглавленное «К государям и мужам высоким». Дойл чувствовал, что за высокопарными фразами кроется недурной смысл, но не мог его разобрать, то и дело отвлекаясь на посторонние мысли.

Наконец, он велел Джилу притащить воды и почти час пытался смыть с себя тяжелый тюремный дух. Сложно было сказать, помогло ли, но настроение отнюдь не улучшило — особенно тем, что в темной воде то и дело мелькало смутное отражение кривого горбуна.

— Мальчишка! — крикнул он, поняв, что больше не может созерцать свое отражение — даже такое. — Утащи это, — а про себя подумал: «Давай, плюй на зеркало».

Потом Джил побрил его — за время допросов у него отросла густая жесткая щетина, от которой чесались щеки.

— Вы благородно выглядите, милорд, — сообщил мальчишка, закончив работу. Дойл ощупал подбородок и невесело хмыкнул, но спорить не стал, решив, что может утешать себя хотя бы этим.

— Если хочешь, можешь сходить на пир, — сказал он. — Только проследи, чтобы здесь не переставали топить.

Джил заулыбался и закивал. Мальчишка заслужил немного развлечений — всю эту неделю он вел себя тише тени и незаметней невидимки, безошибочно угадывая все пожелания Дойла и все его нужды.

Камзол, по обыкновению, жал в плечах и давил на грудь — а еще, вероятно, превращал Дойла в еще большее посмешище. Горбун в таком наряде должен был смотреться куда смешней того же горбуна в латах.