Склеп - [2]

Месяцы, воспоследовавшие за моим открытием, протекли в бесплодных попытках взломать сложный висячий замок, а еще в крайне осторожных расспросах, относительно того, как возникла здесь эта постройка. От природы наделенный восприимчивым разумом и слухом, я сумел многое узнать, хотя прирожденная скрытость принуждала меня никого не посвящать в свои замыслы и планы. Вероятно, следует упомянуть, что я отнюдь не был изумлен или испуган, козда узнал о предназначении склепа. Мои весьма своеобразные понятия о жизни и смерти смутно отождествляли холодные останки с живым телом, и мне чудилось, будто то большое злосчастное семейство из сгоревшего особняка неким образом переселилось в тем каменные глубины, которые я сгорал желанием познать. Случайно подслушанные рассказы о мистических ритуалах и кощунственных пирах в том древнем особняке пробудили у меня новый глубокий интерес к приюту, у дверей которого я сиживал ежедневно по несколько часов кряду. Раз я бросил в полуоткрытую дверь свечу, но не сумел ничего увидеть, за исключением серых каменных ступеней, ведущих в небытие. Запах внутри был отвратителен, он отталкивал и одновременно чаровал меня. Мне чудилось, будто раньше, в далеком-далеком прошлом, спрятанном за пределами моей памяти, я его знал. Год спустя после этого происшествия на чердаке нашего дома, заваленном книгами, наткнулся я на изъеденные жучком плутарховы Жизнеописания . Меня сильно поразило то место в главе о Тезее, где было рассказано об огромном колене, под которым будущий герой отрочестве должен был найти знамение своей судьбы, едва лишь станет настолько взрослым, чтобы сдвинуть тяжелый камень. Предание это успокоило мое алчное нетерпение попасть в склеп, ибо я наконец поняля, что еще не пришло мое время. Потом, сказал себе я, когда вырасту, наберусь сил и разумения, я без труда смогу открыть дверь с тяжкими цепями, а до тех пор лучше подчиниться предначертаниям Рока.

Мои бдения подле леденящего сырого портала вследствие этого решения стали реже и короче, я начал отводить много времени иным, не менее оригинальным занятиям. Порой ночами я беззвучно поднимался с постели и украдкой покидал дом, дабы побродить по кладбищам или местам, где имелись погребения, от посещений коих меня столь тщательно оберегали родители. Не могу рассказать вам, чем я там занимался, так как теперь сам уже не уверен в минувшем, но хорошо помню, как нередко поутру после подобных ночных вылазок я изумлял домашних своей способностью говорить на темы, почти забытые многими поколениями. Именно после одной такой ночи я потряс семью подробностями о похоронах богатого и прославленного сквайра Брюстера, некогда славного в наших краях и погребенного в 1711 году, чей иссиня-серый надгробный камень с высеченными на ней двумя скрещенными берцовыми костями и черепом, постепенно обращался во прах. Мое детское воображение тут же нарисовало не только то, как владелец похоронной конторы Гудмэн Симпсон стащил у покойника башмаки с серебряными пряжками, шелковые чулки и облегающие атласные колготы, но и как сам сквайр, погребенный в летаргическом сне, дважды перевернулся в гробу под холмиком могилы на другой же день после похорон.

Надежда забраться в склеп никогда не оставляла меня, и еще больше укрепило ее неожиданное генеалогическое открытие, что мать моя была в родстве, хоть и отдаленном, с якобы вымершим семейством Хайд. Последний в роду по отцовской линии, я был, вероятно, также последним и в этом старинном и загадочном роду. Я начал чувствовать, что склеп этот был моим, и с жадным нетерпением ожидал мгновения, когда смогу открыть массивную каменную дверь и спуститься по осклизлым гранитным ступеням во тьму подземелья. Теперь я приобрел привычку стоять у приоткрытой двери склепа и вслушиваться со всем возможным вниманием. Ко времени своего совершеннолетия я успел протоптать небольшую прогалину ко входу в склеп. Кусты, окружавшие его, замыкались полукольцом, словно некая ограда. А ветки деревьев, нависая сверху, создавали некую крышу. Этот приют был моим храмом, а запертая дверь алтарем, и у него я порою лежал, вытянувшись на мху. Странные мысли и видения посещали меня.

Свое первое открытие я совершил одной душной ночью. Вероятно, от утомления я впал в забытье, ибо отчетливо помню, что в миг пробуждения услышал голоса. Об их интонациях, тоне, произношении я говорить не осмелюсь; об их характерных особенностях, тембрах я говорить не хочу; могу лишь рассказать о колоссальных различиях в словарном составе, акценте и манере ироизношения. Все возможное многообразие от диалектов Новой Англии, необычных звукосочетаний первопоселенцев-пуритан до педантичной риторики полувековой давности, казалось, было представлено в этой смутной беседе. Хотя на эту удивительную особенность я обратил внимание лишь позже. В ту же минуту мое внимание было отвлечено другим явлением, сголь мимолетным, что я не смог бы клятвенно утверждать, будто оно действительно произошло. Но было ли игрой моего воображения то, что в миг моего пробуждения сразу же погас свет в окутанном мраком склепе? Не думаю, что я был удивлен или охвачен паникой, но знаю, что очень сильно переменился в ту ночь. По возвращении домой я тут же направился на чердак, к полусгнившему комоду, где обнаружил ключ, при посредстве которого на следующий же день легко захватил столь долго осаждаемую крепость. Когда я впервые ступил под своды склепа, в эту покинутую, всеми забытую обитель полился рекой мягкий послеполуденный свет. Я стоял, словно околдованный, сердце мое колотилось в неописуемом ликовании. Едва я закрыл за собою дверь и спустился по осклизлым ступенькам при свете моей единственной свечи, мне все почудилось там знакомым, и, хотя свеча трещала, разнося удушающие миазмы, я странным образом чувствовал себя как дома в затхлой атмосфере склепа. Осмотревшись, я увидел множество мраморных плит, на которых стояли гробы, точнее говоря, то, что от них осталось. Некоторые были невредимы и плотно закрыты, другие же почти полностью развалились, став кучей белесоватого праха. Не тронутыми временем оставались лишь серебряные ручки и таблички с именами. На одной из них я прочел имя сэра Джеффри Хайда, прибывшего из Суссекса в 1640 году и через несколько лет скончавшегося. В глаза мне бросилась ниша, где разместился отлично сохранившийся гроб со сверкающей табличкой, на которой было выгравировано одно лишь имя, заставившее меня улыбнуться и вздрогнуть одновременно. Какое-то непонятное чувство побудило меня вскарабкаться на широкую плиту, задуть свечу и погрузиться в холодное лоно ждущего своего хозяина дубового одра.