Складка - [17]
«Ничего не замечаешь?» — спросил Умберто, прервав затянувшееся изучение снимка Питером.
Тот опустил руку с фотографией, покачал головой.
«Абсолютно! — и добавил, подумав: — Могу предположить по состоянию снимка и одежде людей, что сделана фотография либо перед мировой войной, либо во время нее. Больше мне сказать нечего…»
Умберто выслушал заключение, кивнул, обошел стол, встав с противоположной стороны у стула. Агата, успев помыть руки, быстро присела рядом и, взяв руку отца, положила ее себе на плечо. Оба выжидательно смотрели на Питера.
«И к чему эта сцена?» — спросил инженер, чувствуя себя единственным зрителем спектакля, который перед ним разыгрывали казавшиеся до того вполне понятными, простыми и даже чем-то притягательными люди.
«Verte!» — звонко скомандовала Агата.
«Переверни снимок!» — перевел Умберто.
Питер чертыхнулся, вспомнив, что внимательно изучив лицевую сторону отпечатка, не догадался взглянуть на оборотную. Быстро перевернув его, на матовой поверхности, подпорченной коричневым пятном, он прочитал карандашную надпись: «Humberto et Agata 1936». Потом перевел взгляд на девочку с мужчиной.
Безусловно, теперь сходство бросалось в глаза. Зачесанные назад волосы Агаты открывали ее высокий лоб. Форма губ с изогнутыми в усмешке уголками соответствовала снимку. Мягких очертаний вздернутый нос. Темные, широко расставленные глаза, придающие ее взгляду выражение удивления и любопытства. До чего же сильно она походила на женщину с фотографии! На свою бабушку?
Умберто тоже можно было бы признать в мальчике по упрямому лбу и слегка искривленному носу с горбинкой. Интересно, передается ли искривление носа по наследству? Значит, на снимке его отец? Бабка с отцом на фотографии и отец с дочерью перед ним. И даже имена совпадают!
«М-да! — признался Питер. — Этот снимок — весьма яркое подтверждение наследования внешних черт. Впечатляет! Надеюсь, мои внуки будут так же походить на меня!»
Он аккуратно положил фотографию на стол.
«Больше показать нечего?»
Умберто вздохнул, пробормотал что-то себе под нос по-португальски. Агата вскочила, будто ей плеснули на подол кипятком, громко и длинно затараторила. Отец выслушал ее молча, наклонив голову, в конце кивнул. Агата, громко стуча каблуками, ушла на кухню и загремела там посудой.
«Что она сказала?» — спросил Питер.
«Слухом будете слышать и ни в коем случае не поймете, глядя будете смотреть и ни в коем случае не увидите[11], — ответил Умберто, но пояснять не стал. Отвернувшись к окну, побарабанил пальцами по спинке стула. — Что ж, тогда я прошу тебя об одолжении…»
«Да?»
«Возьми вот эти деньги, — Умберто нашарил в мешке и извлек две цветные бумажки. — Съезди в Сан-Себастьяно и купи пива!»
Питер машинально взял протянутые купюры и повертел их в руках. Надпись «cruzeiro nuovo» ему ничего не говорила.
«У меня есть деньги!» — попытался он вернуть бумажки Умберто, но тот спрятал руки за спину и отступил.
«Денег, которые сейчас там в ходу, у тебя нет! А доллары прибереги для более важных случаев!»
Разговаривать с сумасшедшим Питеру надоело. И без того беседа чрезмерно затянулась. Он поднялся.
«Хорошо, будет тебе пиво! Местного купить или импортного?»
«А какого хочешь, лишь бы свежего!»
У выхода Питер обернулся, спросил хозяина:
«Скажи, как будет по-французски «Маленькая девочка очень похожа на свою бабушку?»»
Умберто усмехнулся и произнес короткую, музыкально звучащую фразу, столь же чуждую в доме бразильского крестьянина, сколь и марсианская речь. Впрочем, словосочетание «petit fille» было знакомо инженеру. Как ни крути, а выходило, что Умберто знал французский.
«Да! — остановил его голос Умберто, едва он прикоснулся к дверной ручке. — Если будет оставаться сдача, купи еще свежую газету!»
«Хорошо!» — кивнул Питер.
Уже на крыльце он расслышал сказанное ему в спину: «И вовсе Агата не похожа на Лусинду!» Задерживаться и спорить он не стал.
6
Дождь, начавшийся после полуночи, напомнил о скором приходе зимы. Спать не хотелось, и Умберто долго лежал в темноте, вслушиваясь в его монотонный стук по железной крыше. Разбуженный непривычным шумом, подключился к дождю и невесть как пробравшийся в дом сверчок. Его металлическое дребезжание доносилось из-за закрытой двери детской комнаты, и Умберто решил днем обязательно его отловить.
Уткнувшись носом в плечо и закинув ему на грудь руку, рядом посапывала Агата. От ее налившегося силой тела несло жаром, и он пожалел, что не открыл на ночь окна. Поколебавшись, Умберто встал. Прошлепав босыми ногами до окна, он раздвинул створки, прижался носом к сетке наружной рамы, спасающей не только от москитов и ночных мотыльков, но и от летучих мышей.
Его кожа не ощущала ни малейшего движения воздуха: ни внутрь комнаты, ни наружу. Только громыхание дождя по крыше стало лучше слышно.
«Чего бродишь?» — сонно пробормотала Агата, когда он вернулся в постель.
«Спи-спи!» — ответил он, устраиваясь рядом. — Окно открывал.
«А что за шум?» — жена подняла голову.
«Дождь идет!»
«Это хорошо, — успокоилась она, — духота надоела…»
Она снова обняла его и через минуту заснула, задышав глубоко и размеренно. Вскоре и сверчок оборвал назойливое стрекотание. Умберто заснул последним.
