Скиталец - [16]

Сдвинув брови, незнакомец принялся читать письмо, приговаривая себе под нос:

— Тезаурус, а? Ну и уха тут заварилась! Вот уж воистину тезаурус!

Слово «тезаурус» было латинским, но все остальное всадник проговаривал вслух на нормандском диалекте французского языка, явно полагая, что никто из лучников и ратников его не поймет.

— Упоминание о сокровище, — Томас использовал тот же самый язык, которому в свое время научил его отец, — всегда возбуждает людей. Слишком возбуждает.

— Боже правый, силы небесные, ты говоришь по-французски! Сплошные чудеса! «Тезаурус» — это ведь и впрямь означает сокровище, не так ли? Хотя я уже изрядно позабыл латынь. В юности наш священник вбил ее мне в задницу поркой, но, похоже, с тех пор она вытекла оттуда, не иначе как с дерьмом. Сокровище, а? Нет, ну надо же, ты говоришь по-французски!

Всадник был искренне удивлен тем, что Томас владеет языком аристократов, а вот сэр Джеффри, сам французского не знавший, выглядел встревоженным. Пугалу пришло в голову, что Томас мог оказаться гораздо более высокого происхождения, чем он думал. Всадник вернул письмо отцу Хоббу и направил коня к Пугалу.

— Ты затеял ссору с англичанином, сэр Джеффри! Да не с кем-нибудь, а с самим посланцем нашего короля Эдуарда. Как ты это объяснишь?

— Я ничего не должен объяснять… — сказал сэр Джеффри, помолчал и неохотно добавил: — Милорд.

— Что мне следовало бы сделать, — мягко проговорил его светлость, — так это содрать с тебя шкуру, набить ее соломой и водрузить чучело на шест, чтобы отпугивать ворон от моих новорожденных ягнят. Я мог бы показывать тебя на Скиптонской ярмарке, сэр Джеффри, в назидание прочим грешникам.

Он помедлил, словно обдумывая эту идею, и покачал головой:

— Давай-ка садись на коня и сражайся с шотландцами, вместо того чтобы затевать ссоры со своими соотечественниками англичанами.

Затем повернулся в седле и возвысил голос так, чтобы его могли слышать все лучники и ратники:

— Эй, вы! Живо убирайтесь за кряж! Побыстрее, пока вас не поторопили шотландцы. Думаю, вам не больно-то охота оказаться на месте тех мошенников, которым подпалили щетину.

И всадник указал на проступавшие временами из пламени темные съежившиеся комки — все, что осталось от троих шотландцев. Затем он поманил к себе Томаса и перешел на французский язык:

— Ты и правда прибыл из Франции?

— Да, милорд.

— Тогда окажи услугу, приятель, поболтай со стариком.

Они двинулись на юг, оставив позади поваленный каменный крест, сожженных пленников, истыканные стрелами людские тела и редеющий туман, за которым находилась пришедшая штурмовать Дарем шотландская армия.

* * *

Бернар де Тайллебур снял с шеи распятие и поцеловал прикрепленную к маленькому деревянному кресту скорчившуюся фигурку Христа.

— Да пребудет с тобой, Господь, брат мой, — тихо промолвил он, обращаясь к старику с торчащими на голове редкими пучками седых волос, лежавшему на подстеленных для мягкости поверх каменной скамьи соломенном тюфяке и сложенном тонком одеяле. Вторым одеялом, таким же тонким, старец был укрыт.

— Холодно, — слабым голосом произнес брат Хью Коллимур, — до чего же холодно.

Он говорил по-французски, хотя де Тайллебуру акцент старого монаха казался просто варварским. То был диалект Нормандии и нормандских завоевателей Англии.

— Зима наступает, — заметил доминиканец. — Ветер уже пропитан стужей.

— Я умираю, — произнес брат Коллимур, обратив на посетителя окаймленные красными кругами глаза, — и уже ничего не чувствую. Кто ты?

— Возьми это.

Де Тайллебур протянул старому монаху распятие, потом поворошил уголья в очаге, добавил в огонь еще два полешка и, принюхавшись, учуял запах подогретого вина с пряностями. Оно показалось гостю не таким уж скверным, и он плеснул себе немного в роговую чашу.

— По крайней мере, у тебя есть огонь, — промолвил доминиканец, нагнувшись и вглядываясь сквозь маленькое, не больше бойницы, окошко, выходившее на запад, на тот берег реки Уир.

Лазарет, служивший пристанищем монаху, находился на склоне Даремского холма, пониже собора, и де Тайллебур мог различить в редеющем тумане на горизонте лес копий шотландской рати. Он заметил, что лишь немногие шотландцы сидели верхом: видимо, они собрались сражаться пешими.

Бледный, изможденный брат Коллимур сжал маленький крест.

— Умирающим огонь дозволен, — промолвил он слабым голосом, словно кто-то обвинял его в непозволительных излишествах. — Кто ты?

— Я явился из Парижа, от кардинала Бессьера, — сказал де Тайллебур, — он посылает тебе свой привет. Выпей. Это тебя согреет.

Он протянул старику подогретое вино.

От вина Коллимур отказался, и взгляд его сделался настороженным.

— Кардинал Бессьер? — повторил он имя, которое, судя по тону, ничего ему не говорило.

— Это папский легат во Франции. — Де Тайллебур был удивлен, однако, подумав, что подобное неведение монаха может быть ему на пользу, продолжил: — Истинный слуга церкви, человек, пекущийся о ее благе и любящий ее столь же сильно, как он любит самого Бога.

— Если кардинал любит церковь, — произнес Коллимур с неожиданным пылом, — тогда он должен употребить свое влияние на то, чтобы убедить Святого Отца вернуть папский престол обратно в Рим.