Скиппи умирает - [12]

— Я просто села и сказала себе, что не встану до тех пор, пока что-нибудь не напишу. Я просидела так целый час — и что же? Господи, в голову мне ничего не лезло, кроме принтеров. Я уже так увязла во всей этой чепухе, что совсем позабыла, о чем думают и как себя ведут живые люди. — Она с безутешным видом прихлебывает чай. — А как ты думаешь, Говард, на такое был бы спрос? На эпические романы с офисным оборудованием вместо главных героев? “Модем Бовари”? “Меньше, чем ксерокс”?

— Как знать? Техника с каждым днем делается все хитроумнее. Может быть, не за горами времена, когда компьютеры сами начнут читать книги. И тогда тебя ждет успех. — Он кладет свободную руку на ее руку — и видит, как подскакивает в углу экрана ее лилипутское изображение. — Не понимаю, почему бы тебе не бросить все это, — говорит он.

Они уже говорили об этом много раз, и нужно прилагать усилия, чтобы это не звучало совсем механически. Но, может быть, на этот раз все выйдет по-другому?

— Ты ведь скопила немного денег, так почему бы не уволиться и не начать писать? Попробуй, а через полгода посмотрим, что получится. Мы можем себе это позволить, если чуточку затянем пояса.

— Все не так просто, Говард. Ты сам знаешь, как трудно найти кого-то, кто даст мне разрешение на работу. А “Футурлаб” всегда хорошо ко мне относился, и было бы глупо уходить оттуда при теперешнем раскладе.

Он пропускает мимо ушей это скрытое обвинение в его адрес, притворяется, будто они говорят только о ее желании писать.

— Ты что-нибудь найдешь. Ты ведь хорошо справляешься со своей работой. Ну и потом — зачем думать обо всех этих сложностях заранее?

Она строит недовольное лицо и что-то бормочет.

— Ну я же серьезно. Почему ты не хочешь?

— Ах, боже мой, Говард, — не знаю. Может, это все, на что я гожусь. Может быть, офисное оборудование — это все, о чем можно писать.

Он убирает руку и раздраженно говорит:

— Ну, раз ты ничего сама не хочешь менять, тогда перестань жаловаться.

— А я и не жалуюсь! Если бы ты только слушал, о чем я…

— Я-то слушаю! В том-то и дело — я все время слушаю тебя, и ты все твердишь, что недовольна, но когда я уговариваю тебя изменить что-то…

— Да хватит уже! Не хочу больше об этом говорить!

— Ладно! Но тогда и не говори мне, будто это я не слушаю! На самом деле это ты не хочешь говорить…

— Ох, да хватит уже об этом… Черт возьми! Да убери ты наконец эту дурацкую штуковину!

Она глядит на него с яростно-оскорбленным видом до тех пор, пока он не задвигает крышку камеры на место. Да, точно, именно так они и ведут себя обычно. Она хватает очередную сигарету, прикуривает и затягивается — одним размытым движением, полным неприязни.

— Ладно, — говорит Говард, забирая свою книгу и поднимаясь. — Ладно, ладно, ладно, ладно.

Он уединяется в соседней комнате и листает Роберта Грейвза до тех пор, пока не слышит, как Хэлли идет в душ.

Они с Хэлли живут вместе уже три года, и это самая длительная связь за всю его двадцативосьмилетнюю жизнь. Долгое время их отношения катились легко и гладко, весело и дружно. Но теперь Хэлли хочет, чтобы они поженились. Она не говорит об этом вслух, но Говард это понимает. Брак имеет для нее смысл. Она гражданка Америки, а потому ее право на работу пока зависит от благожелательности ее работодателей, которые должны каждый год выдавать ей новое разрешение. Выйди она замуж за Говарда, государство признало бы ее новый статус и она получила бы полную свободу действий. Разумеется, это не единственная причина, по которой она желает выйти замуж. Однако все эти соображения ставят вопрос ребром: отчего же им не пожениться, к чему откладывать? И вот он висит над ними, этот проклятый вопрос, будто неуклюжий вражеский космический аппарат, заслоняя им солнце.

В самом деле, отчего они не поженятся? Нельзя сказать, что Говард ее не любит. Любит. Он готов ради нее на все — если до этого дойдет, он готов жизнью для нее пожертвовать: если бы, например, она была принцессой, а он — рыцарем на коне и ей угрожал бы огнедышащий дракон, он без раздумий поднял бы копье и взглянул бы змею прямо в его горящие пламенем глаза, даже если бы после этого чудовище испепелило его на месте. Но дело все в том… Дело в том, что они живут в другом, более будничном мире, где нет никаких драконов, а есть только бледные, вялые дни, нанизывающиеся на невидимую нить один за другим, образуя мутное ожерелье из фальшивого жемчуга, и есть любовь, привязывающая его к той жизни, которую в действительности он сам никогда не выбирал. Неужели это все — и больше ничего не будет? Только этот серый ковер соглашательства? Он так навсегда и вмерзнет в тот миг, куда его принесло течением?

Вот так, вкратце, все остается в подвешенном состоянии, и все остается невысказанным, а Хэлли все больше путается, не понимает, куда же они движутся и что не так, хотя формально и нельзя сказать, что что-то не так, и злится на Говарда, а Говарду в результате еще меньше хочется жениться. Ну а уж когда начинают летать тарелки, ему кажется, что они уже давным-давно женаты.

После ужина (разогретого в микроволновке) напряженность спадает; он усаживается читать в гостиной, а она смотрит телевизор. В половине десятого она поднимается, чтобы идти спать, и он подставляет ей щеку для поцелуя. Согласно недавно появившемуся негласному протоколу тот, кто первым отправляется в спальню, получает полчаса времени — чтобы успеть уснуть к тому времени, когда придет второй. Да, если интересно, в последний раз они занимались сексом сорок пять дней назад. Ни один из них не говорил об этом в открытую; они просто пришли к некоему молчаливому согласию — да, это одна из тех немногих вещей, о которых они теперь не спорят. Подслушивая порнографические разговоры мальчишек в школе, Говард иногда думает о том, насколько непостижимым это нежелание заниматься сексом показалось бы ему самому в подростковом возрасте, и вспоминает, как в ту пору от малейшего физического контакта каждый атом его тела рвался наружу (по большей части тщетно) с нерассуждающим, неудержимым рвением лосося, спешащего вверх по течению водопада.