Скиф - [92]

Эксандр встал.

— Пока Ия будет заниматься хозяйством, а Никиас читать, не пройдем ли мы, достойный Люций, в библиотеку?

Он проводил гостя в небольшую комнату, уставленную корзинами свитков, и задернул занавес, закрывавший вход.

V

Ия пошла отдавать распоряжения к обеду. Она была немного встревожена приездом римлянина: это снова вызывало воспоминание о ненавистном Адриане. Но она только мельком думала об этом; ее больше пугала необходимость присутствовать за обедом — он мог затянуться надолго. Ей не хотелось разговаривать, и, благодаря невозможности уйти из дома, у нее вдруг переменилось настроение. Она сделалась печальной. Закончив хозяйственные дела, она некоторое время сидела неподвижно, смотря в сад через широкий просвет двери.

Уходившая вдаль дорожка, мимозы и магнолии, склонявшиеся над обширным круглым бассейном, синее небо и пестрые узоры теней на земле казались великолепной картиной, обрамленной придававшими ей особенную выразительность мраморными наличниками двери. В саду была та тяжелая тишина, которая чувствуется лишь в очень жаркие солнечные безветренные дни, когда пряный запах горячих цветов и листьев насыщает неподвижный воздух и делает его томящим, почти душным. Из-за сиявшего за дверью света комната казалась темноватой и прохладной.

Ия встала, направилась к выходу, сошла со ступенек и вдруг, сразу решившись, быстро вернулась. Позвала домоправителя, спросила его о сделанных к обеду приготовлениях и велела передать отцу, что она уходит в город, чтобы участвовать в завершении праздника. Это была уважительная причина, вполне оправдывающая ее отсутствие. Затем она прошла в гинекей и заперла дверь своей комнаты.

Было еще рано. Она могла не спешить. Она взяла серебряный полированный диск и посмотрелась. В лице было что-то новое. Около глаз лежали незнакомые тени, зрачки блестели прозрачным и влажным светом. Продолжая внимательно рассматривать себя, Ия подумала: «Сниму ожерелье из жемчужин и сделаю другое, из ягод... И надену другую одежду, — у этой слишком много складок. Надо совсем простое, как у бедных девушек».

Открыв сундук, она стала выбирать. Потом сняла с головы жемчужную сетку, распустила волосы, скрутила их и связала тяжелым узлом на затылке. Опять посмотрела в зеркало, нашла новое выражение в улыбке сделавшихся более яркими губ, расстегнула фибулу на плече и дала соскользнуть хитону. Нагота впервые вызвала в ней странное волнение и страх. Осторожно, неслышно она подошла к туалетному столу, взяла баночку с благовонным маслом и осторожно открыла. Прикосновение похолодевших пальцев к груди заставляло ее вздрагивать. Она пугливо оглядывалась на дверь и прислушивалась ко всякому шуму.

Накинув простую узкую белую одежду. Ия вдруг успокоилась. «Можно было бы не надевать сандалий?» Посмотрела на золотисто-смуглые ноги с прозрачно-розовыми пальцами и покраснела. «Лучше надеть высокие башмаки или сандалии, самые простые».

Долго, с сильно бьющимся сердцем, прислушивалась. Убедившись, что за дверью никого нет, накинула на себя широкий пеплос и, никем не замеченная, выбежала в сад. Нарвала целую охапку цветов и побежала дальше, бессознательно радуясь чему-то и ни о чем не думая.

У камня, за которым начиналась миртовая заросль, она остановилась, прислушиваясь, вся напряженная, готовая убежать, похожая на внезапно явившуюся дриаду. Но все было тихо. Жесткие, усеянные мелкими темными листочками и зелеными, украшенными коронкой, ягодами, ветки были неподвижны. Раздвигая их, закрываясь цеплявшимися за сучки пеплосом, она стала пробираться в этой горячей, пряно пахнувшей чаще.

В естественной беседке, образованной густой зарослью, она сбросила пеплос на мелкую тонкую траву, стала на колени и начала разбирать цветы, чтобы приготовить венки. Затем легла, но тотчас же почувствовала страх и желание уйти отсюда. Голова кружилась от душного миртового запаха; пестрая сетка темно-зеленых и ярко-солнечных пятен казалась ощутимой, как щекочущие прикосновения.

Ей представилось, что она уже давно ждет здесь, и хотя она знала, что еще рано, что Орик должен придти гораздо позже, она вдруг почувствовала раздражение против него. Потом заметила, что старается думать о совсем неинтересных вещах. Она опять развернула пеплос, закуталась в него с головой, поджала ноги и села, прислонившись спиной к гибким, плохо поддерживавшим ее тонким побегам кустарника.

Она все больше досадовала, что пришла сюда. Лучше было бы встретиться где-нибудь на берегу, рассказать про Адриана и уйти. Но сейчас же она почувствовала жалость к Орику за то неприятное, что могла ему сказать.

Раздался шорох как будто раздвигаемых веток. Ия замерла. Сердце остановилось, забилось частыми ударами, и кровь сразу бросилась в голову. Но она ошиблась. Это был только шорох веток, гнувшихся за ее спиной. Опять она рассердилась и стала думать о том, что сейчас уйдет. Начала медленно собирать цветы и, испытывая к ним нежную жалость, перекладывала их, собираясь сделать букет.

Вдруг ей представилось, что с Ориком что-нибудь случилось. Он мог утонуть в море или он кого-нибудь убил, и его отправили в тюрьму. Но не верила этому. Просто она слишком рано ушла из дому; он скоро придет.