Скиф - [40]

Орик отбежал от окна, взял меч и, оставив стрелять вместо себя Таргиса, который еще мог держаться, прислонившись к стене, приготовился вместе с Ситалкой защищать пролом.

Камни посыпались вдруг дождем, валясь и скатываясь неровной грудой. Стена как-то вдавилась, погнулась, рассыпалась широкой раскрывающейся кверху неровной воронкой; потолок над ней обвис, выгнулся, роняя закачавшиеся в воздухе балки.

Воины бросили бревно и, окутанные облаком пыли, с криками кинулись на приступ, спотыкаясь о камни, закрываясь щитами от стрел, летевших им навстречу.

Несколько человек ворвалось внутрь с поднятыми мечами, но в заваленном обломками домике было так тесно, что пришлось бросить оружие и перейти в рукопашную. Отбиваясь коротким кинжалом от окруживших его людей, Орик видел, как рыжебородый воин пригвоздил Таргиса копьем к земле и как тот извивался, хватаясь руками за поразившее его оружие. Потом он заметил занесенную над головой дубину, попробовал отклониться, почувствовал, как что-то ударило в плечо тяжело, будто на него обрушилась целая гора. Кто-то схватил его вооруженную кинжалом руку; бок обожгло острой болью; потом ему показалось, что голову накрыли тяжелым, черным мягким колпаком... Не успев понять, что случилось, он сел, наклонился и упал лицом вниз, между ногами схвативших его людей.

VII

Когда Орик пришел в сознание, он увидел, что лежит на небольшой площадке перед разрушенным домиком, от которого остались только две стены и часть крыши. Ситалка со связанными руками и ногами, окровавленный, с изуродованным лицом и широкой раной в боку, сидел рядом, опустив голову. Несколько в стороне лежал изуродованный труп Таргиса, весь иссеченный, с наполовину снесенной ударом меча головой. Дальше греческие воины складывали на разостланных плащах тела своих убитых товарищей и перевязывали раненых.

Орик попробовал сесть и только тут заметил, что связан. Это показалось ему почти безразличным, и он снова остался неподвижным, не думая о том, что будет дальше, равнодушно припоминая предшествовавшие события. В голове гудело тупой, мягкой однообразной болью, и все тело, казалось онемевшим, непомерно большим и мягким. Только в правом боку жгло, как будто к нему было приложено раскаленное железо; но и эта боль обострялась только мгновениями, потом затихала и растворялась в наплывавшем на глаза тумане.

Орик снова открыл глаза, почувствовав сыпавшиеся на него удары древком копья; кто-то несколько раз толкнул его ногой в бок. Не понимая, для чего это нужно, Орик попробовал подняться. Сейчас же шумящие неровные волны одна за другой прокатились в голове, отзываясь резкими ударами боли, от которых все кругом на мгновенье темнело.

Ситалка тоже встал. Им обоим развязали ноги и заставили идти. Автоматически Орик двинулся вперед, покачиваясь, неровно ступая подгибавшимися ногами. Голова казалась ему такой большой и тяжелой, что ее трудно было держать прямо, — она как будто перевешивала все тело; он начинал спотыкаться и падал.

Крики и удары снова заставляли его встать. Он с бессознательной покорностью делал усилия, чтобы опять двигаться вперед, не отрывая глаз от земли, усеянной камнями, поросшей мелкой, сероватой, сожженной солнцем травой.

Потом, подняв глаза, он увидел стены Херсонеса, уже вырисовывавшиеся невдалеке. Вдруг он понял, что попал в плен к грекам, что его ведут в город и продадут в рабство. Он резко остановился, поднял голову и, ощутив приток силы, сделал попытку разорвать связывавшую руки веревку, но от этого усилия сразу все потемнело в глазах. Он упал и не хотел двигаться дальше. Греки тщетно пробовали заставить его встать, потом подняли и потащили под руки.

Орик смутно помнил городские ворота, громкие возбужденные разговоры и угрозы; окровавленного Ситалку, окруженного солдатами; улицы с толпами людей, кричавших и потрясавших кулаками, и сыпавшиеся на него камни. Улицы казались ему бесконечными, однообразными, похожими одна на другую, как будто он шел, оставаясь все время на одном месте. Потом он и сопровождавшие его остановились у здания с тяжелыми воротами, спустились вниз по каменным ступеням, кто-то потащил его еще дальше вглубь, освещая темноту прыгающим красным пламенем факела, протолкнул вперед, и он тяжело упал в черную яму. Стало совсем темно. Наверху хлопнули двери, глухо загремело железо.

Орик некоторое время стоял на коленях, так, как упал сначала. Затем опустился на холодный, мокрый пол, лег и испытал блаженное чувство отдыха. Боль казалась далекой, почти приятной и плыла укачивающими волнами. Тело сделалось совсем чужим и медленно каменело, как будто срастаясь с полом. Неясные краски смешивались, текли приятными дрожащими струйками, разливались высоким тонким звоном. Потом он полетел вниз, все скорей, скорей, — и провалился в черную пропасть.

Иногда Орик как будто просыпался, хотел вспомнить что-то нужное, но оно ускользало. Неясные сны снова плыли и таяли; лихорадка вдруг охватывала неукротимой дрожью; боли в голове, в плече, в боку, во всем теле становились резкими, невыносимыми. Появлялся жар, губы делались сухими, трескались от жажды, язык казался распухшим, горло сжималось судорожно.