Скиф - [2]

Живя в Ярославской области, Николай Михайлович занимался краеведческой работой. В 1927-1928 годах он возглавил археологическую экспедицию по комплексному изучению Рыбинской и Ярославской областей. Как итог вышла книга «Прозоровские могильники (Мологский уезд Ярославской губернии)». В 1929 году он участвовал в раскопках Аффасиба (Самарканда) и Талгорского городища, а в 1930-м обследовал древний Болгар. В том же году вышел и стал доступен читателю роман «Скиф». Другой роман Н. М. Коробкова «Распад», написанный в ,1934 году, где изображена картина жизни московского дворянства шестидесятых годов девятнадцатого века, был только набран, а книга рассказов и очерков осталась в рукописи.

В 1933 — 1935 годах, вернувшись в Москву, Николай Михайлович принимает участие в археологических исследованиях, проводившихся по трассе строительства метро в районе Китай-города и Белого города. Результаты этой работы отражены в его книге «Метро и прошлое Москвы». Большой материал собрал молодой, но уже авторитетный ученый по истории русского вооружения во время изучения стен древней Москвы, Коломенского, Серпуховского кремлей и ограды Троице-Сергиевой лавры.

Николай Михайлович высоко ценил музейную работу, активно участвовал в восстановлении военно-исторического музея «Бородино». Автор этих строк хранит доселе детские воспоминания о том, как мы всей семьей участвовали в торжествах по поводу открытии музея, помнит выступление отца с докладом в этот волнующий день.

Тяжело Николай Михайлович перенес свое заключение в Воронеже, где скоро заболел и был помещен в больницу. Его сестра Нина Михайловна нашла его в больнице в тяжелом, почти безнадежном состоянии. Она поехала в Воронеж на день, чтобы навестить брата, не зная о его болезни. А пришлось ой там пробыть немало дней. Спала то на вокзале, то на лавочке в сквере, а днем ходила в больницу, кормила брата с ложечки. В конце концов его разрешили забрать домой, так как шансов на выздоровление практически не было. Она привезла Николая Михайловича в Москву, где любящая жена вытащила его, можно сказать, из могилы.

Побывал он и в Бутырской тюрьме. Следователю не понравилась его молчаливость, поэтому он водил «врага народа» на расстрел в подвал, но выстрелил в стену над головой. Отец рассказывал, что после этого, когда его привели обратно в камеру, он всю ночь вздрагивал и подпрыгивал на койке от пережитого нервного напряжения.

Всю войну Николай Михайлович провел в Москве, очень плодотворно работал, читал много лекций по радио и в разных учреждениях, летал как корреспондент на передний край, в частности — в Сталинград. В ноябре 1947 года Николая Михайловича Коробкова, ставшего профессором и крупным авторитетом в археологии и истории, назначили директором Научного исследовательского института краеведческой и музейной работы, а 18 декабря он скоропостижно скончался, не дожив одного дня до своего пятидесятилетия. Сердце не выдержало напряжения столь трудных лет скитаний по тюрьмам, болезней, ссылок, тяжелых условий быта и работы. В некрологе, подписанном такими известными деятелями науки и культуры, как Б. Д. Греков, Н. Э. Грабарь, И. Н. Плавильщиков, Т. С. Пассек, А. В. Арциховский, Н. Н. Воронин, Н. П. Шляпников, отмечался не только научный вклад Николая Михайловича, но и большая чуткость к людям, что необычно для того времени.

Его сестра Мария Михайловна вспоминает, как брат говорил ей, что ему Богом дана большая жалость к людям. Вокруг нашей семьи всегда было много страждущих, с больными детьми, и тех, кому некуда было деться после репрессирования. Это я уже пишу не по рассказам других и не по документам, а по своим личным, пусть детским воспоминаниям. Отец всем помогал деньгами, советами, составлял документы, просьбы, устраивал на работу. В быту он был очень скромен.

Жили мы, как уже упоминалось выше, в маленькой комнатке коммунальной квартиры. Помню, что отец все время либо писал, либо ходил по комнате и думал. Мама была занята по хозяйству, кроме того она была его верным и безотказным секретарем. Почти все работы отца переписаны ее рукой. Нужно было постоянно отвечать на телефонные звонки, принимать курьеров, просматривать почту. А я чаще всего сидела с отцом за письменным столом и рисовала. Он мне время от времени тоже рисовал домики с длинными, длинными заборами, а я эти домики вырезала ножницами и склеивала на листе бумаги из них целые деревни. Иногда он брал меня с собой на улицу. Мы гуляли по Новослободской и по улице Чехова. Тогда там еще ходил трамвай. Остановка у нашего дома называлась «Подвязки». Я думала по простоте своей, что это «подвески», но отец объяснил, что там была аллея вязов и остановка была под вязами. Вязы исчезли, а название еще какое-то время оставалось.

Потом мы шли гулять к дому Достоевского. Там в то время было как за городом — огромные деревья и целая улица деревянных домов.

А дома мы слушали черную тарелку радио, чаще всего трансляции опер. Особенно любил отец «Князя Игоря», а также «Руслана и Людмилу». Рассказывал мне о Жуковском, Пушкине, Блоке, учил меня их детским стихотворениям. Я их запоминала. Потом во дворе с другими детьми мы придумывали мелодии к ним и сами для себя устраивали небольшие инсценировки. Так ненавязчиво, совсем незаметно воспитывал меня, прививал мне понимание великой русской культуры умный и хороший человек — мой отец.