Скиф - [26]

— Мы, цари, с трудом выколачиваем подати с наших народов, а ей сами цари спешат принести дань.

Отец и сын пользовались благосклонностью Тамор. Царевич знал похождения отца, знал и то, откуда у Филиппа появилась белопенная четверка коней.

— Он может, а я не могу?! — Антиох-младший закусил губу.

— А ты не можешь, — спокойно возразил царь. — Сам знаешь: я должен нести щедрые дары Митридату и Тиграну, чтобы сохранить свой престол. А как добрый сосед Великого Рима, я обязан кормить целые стаи волков. Тоже — чтоб сохранить престол…

— И римские центурионы топают калигами в твоем дворце! — Антиох-младший гневно сжал хлыст. — Надо совершенно изгнать волков. Я не позволю, чтоб наша Сирия стала романолюбивой.

— Если я не пропущу римские легионы через Сирию, они мечом проложат путь. Не пощадят ни правого, ни виновного. — Антиох-старший вздохнул. — Всего волки не съедят. Хочешь сберечь большее, отдай малое.

— Однако с долинной Сирии налоги уже собраны за восемь лет вперед. — Царевич не договорил и завистливым взором проводил колесницу Филиппа. — Хорошенькое наследство я получу — нищих, вечно недовольных крестьян…

— Для недовольных есть каменоломни.

— А я и забыл: белый камень! — радостно проговорил царевич.

— Вот тебе и золотое дно, — одобрил отец.

* * *

Недра сирийских предгорий хранили белый камень. Легкий и хорошо режущийся, он очень высоко ценился зодчими.

Но как трудно было добыть его! Своды каменоломен не позволяли выпрямиться. Рабы взмахивали кирками, лежа на спинах. Едкая белая пыль слепила, затрудняла дыхание. Часто камень обрывался раньше времени, и каменотес погибал. Глыбу бережно уносили, труп равнодушно оттаскивали.

Спали рабы под замками. Кроме надсмотрщиков входы в их жилища охраняли огромные псы молосской породы — они охотились даже на медведя — широкогрудые, рослые, о мощными челюстями, еще щенятами их приучали кидаться на полуголого человека в оковах.

На работу водили под охраной собак и дюжих эфиопов, вооруженных бичами и копьями.

Надсмотрщики, как и псы, славились силой, необузданностью и дикарской жестокостью. Не понимая языка, не зная ни греческих, ни местных обычаев, они оставались чужими среди эллинизированных азиатов. Редкий день проходил без избиений и мучительных истязаний: ведь камень добывали не просто рабы, а провинившиеся мятежники! Отсюда был выход только в могилу.

Старший по жилищу молча указал Аридему место на нарах — здесь будешь спать! Молча поставил перед ним миску с мутным варевом — это твоя еда!

Аридем поел, разделся и хотел уже ложиться, но открылась дверь и к нему подошел эфиоп с кандалами. Холод железа больно обжег не только кожу, но, казалось, самое сердце. Горло сдавила спазма. Он отвернулся, боясь выдать свое смятение. Эфиоп, заковав вновь прибывшего, спокойно вышел.

Аридем лег. Низко, почти над самым лицом, — верхние нары. Даже в полутьме в щелях можно было разглядеть цепочки паразитов. Почуяв новую жертву, клопы засуетились. Прицеливались и — падали, падали на грудь, шею, лицо. Напившись крови, медлительно уползали.

— Вставай! — расколол сонную тишину громовой голос.

Аридем рванулся. Резкая боль от впившихся кандалов прогнала отупение. Утро. Перезвон цепей, окрики надсмотрщиков. Это была явь.

— Новичок, привыкай! — приветливо улыбнулся белозубый юноша-киликиец.

— И тут живут люди, — успокоительно вымолвил изможденный чахоткой грек.

— Привыкай! Мы все тут одним горем связаны, — положил руку на плечо Аридема бородатый фракиец.

Теплый, участливый прием новых товарищей подбодрил Аридема. «Ну нет, погибать мне рано! Я обязан жить», — воспрянул духом пергамец.

Камнеломы поспешно завтракали принесенным надсмотрщиками хлебом и быстро разбирали кирки: никто не хотел казаться слабым — слабых уничтожали.

Аридему неожиданно вспомнились слова вавилонского скульптора, которому он когда-то позировал для барельефа юного Аристоника Пергамского: «Раб, ты удивительно похож на вождя гелиополитов!»

«Я похож… — Аридем усмехнулся. — Конечно, все это сказки. Мой отец неудачливый вояка вроде Тития, — подумал он, — но разве для подвига обязательна царская кровь?»

VII

Эфиопы-надсмотрщики обкрадывали каменоломов даже на дурно пахнущем вареве — тут же, у жилищ рабов, бродили дородные, выкормленные ими свиньи. Не в пример своим хозяевам они были добродушны и сами по себе ни у кого не вызывали ненависти, но случалось — то или иное животное исчезало. Куда? На другой день надсмотрщики были особенно жестоки. У всех подозреваемых каторжников выворачивали челюсти, рвали рты, глумливо объясняли: ищут следы свиного мяса…

Аридем знал: он не трус — но таких стычек с надсмотрщиками он избегал. У него выработалась привычка не вслушиваться в жалобы товарищей на тяжесть труда, болезни, недостаток еды. Но имя Евна, вождя сицилийского восстания, несколько раз произнесенное каменоломами, заставило его насторожиться.

— И все зря! — глухо бормотал обросший бородой фракиец Скилакс. — Только наши же кости трещат. По всем дорогам Сицилии крестов понаставили, куда ни посмотри — крест, на нем распятый раб, а кого помиловали — по каменоломням догнивают. Мечтал и я отомстить за отца. Пошел за Сальвием и Афинионом, когда они вновь Сицилию подняли. Вот и я… тут.