Скиф - [10]

— Твой Савмак — преступник, — гневно оборвал его Алкей, отстраняя кифару. — Он дикий скиф, возвеличенный рабами. Он проклят свободнорожденными.

Филипп вскочил со своего места.

— Савмак скиф, но он герой, — засверкал он глазами. — А твоего Аристогитона казнили как преступника! — возвысил он голос.

Он смотрел на Полидевка. Ему особенно хотелось услышать возражения от важничающего, презрительно улыбающегося афинянина. Но тот молчал, даже сделал вид, что хочет примирить спорящих.

— Мальчик, я слышал, наполовину скиф, вот и хвалит брата по крови. Не надо, друзья, возмущаться, — усмехнулся он все той же снисходительной улыбкой.

Филипп был сражен. Но это не лишило его дара слова.

— Однако вы, эллины, дрожали перед Савмаком, — выкрикнул он. — Вы готовы были поклониться ему.

Все решили, что он пьян, и прекратили спор. Бупал потянул его к выходу.

— Пойдем на воздух.

Они вышли. Что было дальше — Филипп не помнил. Да и не хотел помнить…

VIII

Земля и воздух млели от струившегося жара. Полуобнаженные девы и юноши с ритуальными козьими шкурами вокруг бедер собирали виноград. Перезрелые ягоды лопались, и сок стекал по рукам. Юноши довольно часто отвлекались от работы и, подкравшись к своим соседкам, давили сочные виноградины на их плечах. Девушки взвизгивали, сердились и хохотали.

Рабы едва успевали относить под навес переполненные корзины. Под навесом на широкой каменной площадке двенадцать знатнейших мужей Херсонеса, потные, полунагие, с багровыми от сока ногами, приплясывая и смеясь (это тоже входило в ритуал), давили виноградные гроздья. Сок алой струей стекал в глубокий чан, прикрытый по краям воловьими шкурами.

Кругом, размахивая тирсами, посохами, увитыми золотистыми и темно-яркими гроздьями, кружились вакханки.

— Эвое! Эвое! — повторяли они в экстазе.

Тут же ароматным соком наполняли амфоры. Кончится сбор — амфоры зароют в землю. Это и будет погребение бога Диониса, как велит обряд. Вакх-Дионис сошел к людям на землю, чтобы пострадать за них. Растерзанный демонами, он воскрес. Каждый год Вакх рождается и умирает, умирает осенью, а весной возвращается к жизни…

— Эвое! Эвое! Слава Вакху! — Жрицы в бешеном беге носились по винограднику. — Эвое! Лоза родит вино! А вино родит радость. Эвое! Слава Вакху!

Филипп сидел на земле, окруженный ворохами листьев и виноградными гроздьями. Лицо горело. Пальцы слипались от сока.

— Лови меня! — Вакханка, пробегая, больно ущипнула его за щеку.

От неожиданности он вздрогнул.

— Чтоб ты провалилась в Тартар! — пожелал ей Филипп, потирая щеку и лениво поднимаясь.

Голова кружилась от вчерашнего пира, а сегодняшнее безумие совсем его одурманило. Он задыхался от зноя, испарений, от разогретой земли, сладкого запаха раздавленных ягод.

За кустом Алкей изловил вакханку. Ее стан изломился, волосы упали и рассыпались до земли. Филипп почувствовал какой-то короткий непонятный трепет и торопливо отвел глаза — к морю, скорее к морю, к прохладе!

По дороге двигался хор дев. В прозрачных разноцветных пеплосах, они шли, неся на головах корзины с медовыми лепешками, козьим сыром и прочей снедью. В дни сбора винограда девы лучших семей считали для себя честью прислуживать всем, кто был окроплен багровым соком.

Иренион, увидев Филиппа, на миг остановилась, а потом, лукаво улыбнувшись, пошла ему навстречу. Девы, несшие корзины, уже спустились в лощину к виноградникам. А они все стояли друг против друга и молчали.

— Чего же ты молчишь? — первой сказала Иренион.

И тогда он, неожиданно для себя, изогнулся, подхватил ее на руки, выпрямился и почти бегом помчался в сторону моря. Девушка замерла у него на груди. «Что я делаю?» — мелькнула мысль, но Филипп тут же отогнал ее: в Скифию, он увезет Иренион в Скифию! Там он будет жить с нею. Всегда, вечно.

У обрыва он остановился. Руки и ноги онемели от напряжения, но внутри у него все пело: Иренион лежит у него на груди. Она по-прежнему безмолвствует — значит, она согласится жить с ним в кибитке, она будет царицей скифов! Он уже начал было спускаться с обрыва, но потерял равновесие, выпустил из рук драгоценную ношу и кубарем полетел вниз. Иренион катилась впереди, цепляясь за мелкие кусты и что-то крича. Почти одновременно они упали в песок, и оба тотчас вскочили. Девушка неожиданно расхохоталась:

— Какой же ты смешной! Похититель…

— Я, — начал робко Филипп, но дальше не нашел ни одного слова. Он готов был провалиться сквозь землю. Иренион заметила его смущение, отвернулась и, покусывая губы, чтобы сдержать смех, плачущим голосом пожаловалась:

— Ты порвал мой праздничный пеплос, ты погубил меня!

Филипп опускал голову все ниже и ниже.

— Прости.

— Отойди за камень и не смей поворачиваться, пока я не позову тебя, — приказала она тем же тоном.

Филипп отошел и, сжав руками голову, упал ничком. Если бы он мог умереть! Какой стыд!.. Иренион никогда не простит ему.

— Я дам тебе мое покрывало, — позвала девушка. — Выжми и высуши его. — В голосе Иренион слышался смех, но юноше показалось, что она плачет. Благоговейно принял он протянутое из-за укрытия покрывало, выжал и бережно разостлал его на камне.

— Ты опять молчишь? Верни мое покрывало! Сейчас же… Ты что, ослеп? — прикрикнула она, когда Филипп, честно зажмурясь, протянул ей одежды.