Скелет в шкафу - [21]

– Какого черта? – закричал Красицкий не своим голосом. – Какого черта ты входишь в мой дом?

– Это ко мне, – растерялся Юрай. – Ко мне! Я иду, Тася, иду!

– Нет, – орал Красицкий. – Она знает, что ей сюда нельзя. Я сказал, что убью ее, если она переступит порог моего дома. – И он начал озираться вокруг себя, будто и впрямь приготовился ее убить, только не знал, чем, а потом схватил шахматную доску и швырнул ее в Тасю. А она как стояла, так и не пошевелилась. Юрай ударил по летящей доске палкой, и она развалилась на две половинки. Тася же будто умерла: стоит на пороге, как бы без дыхания.

– Вон! – вопил Красицкий. – Вон!

– …Идемте, Тася. – Юрай встал и взял ее за руку. Она шла по тропочке впереди него, прямая и твердая, Юраю хотелось забежать вперед и посмотреть, какое у нее лицо, но как это сделаешь? Она и у него дома старалась, чтобы он не видел ее лица и глаз. Но укол – дело близкое, интимное, совсем уж не спрячешься. Поймал он ее глаза, натягивая трусы, стыла в них такая ненависть, что лучше лицом к лицу с ней не встречаться. Зальет как асфальтовым варом.

– Вы извините меня, – сказал Юрай, – что так получилось.

– А вы тут при чем? – спросила она. – Вы тут ни при чем… Просто электрички стояли… Я опоздала…

– У вас страстные отношения! – засмеялся Юрай. – Я и не ожидал в старике столько прыти…

– Послезавтра у нас последний укол? – не то спросила, не то утвердила Тася. – В одну воронку бомбы дважды не падают, и электрички два дня подряд с рельсов не сходят. Приду вовремя.

Тася уходила почти спокойно, не подымая глаз, и Юрай понял, что она знает, что в них стынет, поэтому смотрит чуть-чуть вбок, чтобы ненароком не изничтожить случайного встречного.

– Тася! Ей-богу! Не корысти ради! С чего это он на вас так напустился?

– Нервы, – сказала она. – Он же вам проигрывал. Я видела. Ну… Запальные игроки этого не любят…

– Вы играете в шахматы?

– Когда-то играла… Вполне прилично, между прочим… У меня даже разряд был.

И тут неожиданно, будто что-то щелкнуло, он вспомнил, как Тася примеряла перчатки, вспомнил изысканность ее жеста, музыкальное движение пальцев. Откуда ты, женщина, каких кровей и фамилий? Что пригнало тебя в медицинское рабство, какие обстоятельства жизни? Он смотрел, как она уходила, как обошла дом Красицкого, как скрылась… Это было целое действо о трех частях. Монолог гордой спины. Полонез ухода. И чеканный гнев профиля. Ах ты, мать честная! Что же тут такое творится?

Вечером он рассказал все Нелке.

– Умоляю! – попросила она, – не вникай. Вот уколешься, и уедем от этого черного места подальше. Юрай! Ты помни… Помни, что две смерти тут уже было…

– Три, – ответил Юрай. – Я Кравцову считаю тоже.

– Ну, если взять еще последних покойников местного кладбища… – засмеялась Нелка.

– Нет, кладбище не надо. Но тут точно клубок змей.

– Вот и отойди в сторону.

– Не бояться же мне старика или медицинскую сестру? Я одного развлекаю, другой плачу… Слушай, разузнай мне про Тасю что-нибудь. Кто она? Откуда?

– И не подумаю, – ответила Нелка.

Но через два дня рассказала:

– Тася больше десяти лет работает на одном месте в поликлинике. У нее взрослая дочь. Живет где-то в провинции. У Таси в бараке одиннадцать метров.

Утром Тася была у Юрая последний раз. Согласилась попить с ним чай. Говорили о всякой ерунде. Через двор пробежала собака, и Тася сказала, что осенью полно брошенных собак, а значит, и уколов от бешенства. Всем плохо, а ей как бы – ха-ха! – хорошо.

– Вы молодец, за все беретесь!

– Я молодец. Я за все берусь, – сказала тихо и уже весело добавила: – Если не я, то кто?

– А в Москву приедете, если понадобитесь?

– В Москву не приеду. Там свои деловые, а теперь какие деньги стоит билет?

В дверь постучались, и вошла Вера Ивановна.

– Привет! – сказала она. – Приятного аппетита. Не сяду! Не сяду! – замахала она руками. – Я на минутку. Тася, зайдешь, а?

– Идемте, – ответила Тася.

Все получилось спонтанно, но Юрая как бы понес черт. Собственно, эту тропочку он знал давно, она вела в овражек, по дну которого текла речонка в шаг шириной, но шустрая и шумная. Если сесть на склон оврага, то окна Кравцовой, можно сказать, нависали над тобой. Летом, когда они бывали открыты, оттуда слышалось, как откашливается хозяйка дома, как шумит на кошку, как скрипят под ней половицы.

Если сейчас окна по свежести закрыты, то вылазка Юрая смысла не имела, но они были полуоткрыты, так как Вера Ивановна дом слегка подтапливала.

– …Офицер-голоштанник, – говорила Вера Ивановна. – Ты все кругами ходишь, а я тебе могу быть живой свидетель.

– Свидетель чего? – спросила Тася, и Юрай почти видел, как у нее при этом чуть-чуть свело скулы.

– Я же в курсе всего, – ответила Вера Ивановна. – Ты знаешь. И я нуждаюсь. Я хочу, чтобы сын демобилизовался из этой проклятой армии. Он мне живой нужен.

– А кто его убивает? Сидит под Москвой и сидит.

– Тася! Я все знаю!

– Мне бы такое все знать.

– Ну зачем ты передо мной ваньку валяешь? Я же тебе говорю. Мне все равно, с какой стороны спасать сына.

– Тогда и проблемы нет. Спасай! А я устала как черт от задницы твоего соседа. Такая тяжелая зараза… – Юрай почувствовал, что «видит», как у нее при этом морщится подбородок.