Скелет из шкафа - [28]

— Значит, — вздохнул Горецкий, — Василий наш родственник.

— Вообще-то он хороший, — заступилась за подкидыша Снежана. Она добрая девушка! — У него есть маленькие и большие слабости, но он способен питать настоящие чувства. Родственные чувства…

Она замолчала. Станислав сидел рядом с ней так близко, так близко, что она слышала его дыхание. Оно стало прерывистым на слове «чувства». Снежана рывком перевернула страницу с сенокосом и уставилась на запечатленный фотографом муравейник.

— Замечательно, — произнесла она, чувствуя, как от дыхания Горецкого заколыхалась прядь ее волос.

— Вы находите? — прошептал тот, наклонившись до неприличия интимно.

— Можно было взять ближе, — попыталась поддержать благопристойную беседу Снежана.

— Муравейник нельзя было брать, — отстраненно, явно думая о другом, сказал Станислав, — муравьи кусались…

— Что вы говорите? — прошептала Снежана.

— Вообще-то я не это хотел сказать, черт с ними, с муравьями, — Станислав нежно повернул лицо девушки к себе. — Снежана, вы такая, такая…

— Ой, бабочка! — она быстро отвернулась и перевернула еще одну страницу.

— Вы такая, — мечтательно продолжил Горецкий, не сводя с нее взгляда и щекоча дыханием прядь, — как эта бабочка…

— Это же моль, — разочарованно протянула Снежана, вглядываясь в снимок.

— Вы гораздо лучше, — жарко прошептал Горецкий, решительно повернул ее лицо к себе и начал целовать.

Снежана почувствовала ответное желание, не смотря на то, что ее сравнили с молью. Принимать ли это сравнение в ее пользу, как признание в любви, она не знала, но на поцелуй Станислава ответила. Но целоваться больше пяти минут не стала! Снежана порядочная девушка, да и на первый раз вполне достаточно.

Неужели она мечтает о втором разе?! А как же настоящие трепетные чувства и признание в большой и чистой любви?! «Ты гораздо лучше моли» — это иносказательное признание или констатация факта? Он сравнил ее с ночной бабочкой! И, не спросив разрешения, полез целоваться! Как порядочная девушка, она должна взять себя в руки.

— Что вы себе позволяете? — возмутилась Снежана, после пятиминутного страстного поцелуя отталкивая от себя Горецкого.

— Извините, Снежана, — Станислав убрал с ее талии руки и поднял упавший во время поцелуя альбом. — Не сдержался. Но…

— И никаких «но», — строго сказала она. — Мы с вами едва знакомы.

— Я надеюсь, наше знакомство продолжится…

— А вот и мы!

Радостный возглас Клементины оборвал выяснение отношений. Она подскочила к сыну и взяла у того альбом.

— Да, это мы, — трагически подтвердил Василий, заходя следом за ней.

Клементина усадила Василия на кресло, сама села рядом и принялась восхищаться своим мальчиком, сумевшим так профессионально в столь юном возрасте сфотографировать земноводное. Она разглядывала альбом так, словно видела его в первый раз и радовалась, словно увидевшая кадры своего беззаботного детства. Впрочем, Клементина всегда была беззаботной.

Озабоченным выглядел Копейкин. Он косился в сторону альбома и готовился принять момент истины, прикидывая в уме, чем может противостоять беспардонному обвинению в том, что он не он, то есть фактически не родственник Горецких.

— Ах, — всплеснула руками Клементина, — здесь есть и ты, Васечка! С девочками!

Василий вытянул шею, сфокусировав любопытный взгляд на снимки, которые рассматривала Клементина.

— Да уж, — пробормотал он, постепенно меняясь в лице. — Тоська? Тоська Одинцова!

— Ты кого-то узнал?! — обрадовалась Снежана.

— Тоська Одинцова, — повторил Василий, подошел к Клементине с альбомом и ткнул пальцем в толстую деваху.

— Ты вспомнил Тосю Одинцову! — захлопала Клементина. — Ты ее вспомнил потому, что…

— Потому что у нее были самые большие… М-да. Самые большие уши!

— Стасик, — обратилась к сыну Клементина, — а ты не помнишь Тосю?

Горецкий помотал головой.

— Вот и я не помню, — вздохнула Клементина. — Нужно будет пригласить ее в гости, расспросить про супруга и детишек…

— Нет! — воскликнул Василий, — не надо никого приглашать! Пока… пока я все не вспомню. Мало ли что у меня с ней было?

— Правильно, — хмыкнула Снежана, — вдруг она разыскивает его, чтобы подать на алименты.

— Но Василий же хороший, — прищурился Станислав.

— А я и не говорю, что он плохой, — пожала плечами Снежана и поймала себя на том, что сделала это до отвращения кокетливо.

— Я хороший, — подтвердил Василий, усаживаясь на подлокотник кресла Клементины. — Что там еще есть? — деловито поинтересовался он, понимая, что ничего страшнее увиденного снимка ему больше не грозит.

Его опознали! Опознали в юношеском возрасте, когда начинали пробиваться усы и легкий пушок на подбородке. И, что самое главное, он сам себя узнал. Несомненно, это был он, Василий Копейкин. Но где он был? Клементина не могла толком сказать, она напрочь забыла название деревни, где когда-то раньше жил отец ее мужа. Муж потом перевез старенького отца к себе в город, деревенский дом продал, вскоре дед умер, унеся все воспоминания с собой в могилу, очень уж был неразговорчивым. Станислав название деревни тоже не помнил, он был там один, единственный раз, только предположил, что все это происходило в Костромской области. Василий радостно поддержал эту дельную мысль и кинулся к телефону, чтобы позвонить частному сыщику Туровскому и сообщить тому радостную весть, что он все вспомнил. Снежана остановила его поток красноречия, подтвердив Андрею, что Василий действительно кое-что вспомнил, но этого еще не достаточно, ведь они так и не узнали, где проживал Копейкин до беспамятства. Туровский ответил, что как раз сейчас занимается этим выяснением. Осталось сто шестьдесят семей Копейкиных, и истина восторжествует. Только, как посетовал сыщик, ему как воздуха не хватает помощи, и он задумывается над тем, чтобы взять себе помощницу. Тогда дело продвинется вдвойне.