Сказки зимнего перекрестка - [15]

Она еще раз перевернулась с бока на бок и решила, что без Локруста ей не обойтись.

Хоть она не подала и виду, ее встревожили и испугали последние слова отца о том, что Марк теперь в ее власти. Она могла — и была вправе! — сломать свою игрушку. Глядя в голубой проем окна, где сыпались с небес мелкие острые льдинки, она отправила по адресу безмолвную мольбу, чтобы ей достало удачи и такта правильно заплатить свой долг. До той же поры само собой разумелось, что она будет хранить его в сердце. Кто знает, может, ему от этого будет какая-то польза.

И все же ее немало утешало сознание, что ни одна красавица для Марка достаточно не хороша.

6. У КОГО-ТО НЕ БЫЛО ПЕЧАЛИ

Вполне невинные недоумение и растерянность отражались на лице Власера такой досадой и даже яростью, что встречные в узких коридорах невольно отшатывались к самым стенам, опасаясь задеть его хотя бы краем одежды.

— Сви-но-пас? — только и сумел выговорить он десять минут назад.

— На данный момент не суть важно, — промолвил, явно забавляясь, герцог, — кого он там пас. В конце концов, если он не годится, ты всегда можешь об этом сказать, и мы будем знать, что ошиблись.

Он обменялся быстрым взглядом с дочерью, внимательной темноглазой толстушкой, сидевшей у торца длинного стола.

— Ясно, — угрюмо произнес ландскнехт. — Только ребятам не слишком понравится, что вы равняете с ними холопа.

— Я отдаю его под твое начало, — заметил герцог, — а стало быть, под твою ответственность. Я буду огорчен, если по досадной случайности твои молодцы учинят над ним безобразие, в котором, как водится, не найти виноватых.

— Что ж я, еще и нянькой к нему приписан? — буркнул Власер вполголоса, скорее по привычке покочевряжиться, прежде чем исполнять приказ. Д’Орбуа тонко улыбнулся и промолчал: по негласному уговору Власеру спускалась некоторая вольность языка. Это позволяло рассчитывать на его безусловную добросовестность в исполнении. За что его, собственно говоря, и держали.

Ибо несмотря на то, что Власер зарабатывал себе на жизнь солдатским ремеслом, во всем, за что бы он ни брался, свойственна была ему медлительная крестьянская основательность. Коренастый, невысокого роста, крепко за сорок, с первого взгляда Власер производил обманчивое впечатление не слишком далекого увальня. Жизнь протащила его по всем дорогам континента, с головой окуная во все европейские дрязги, подолгу задерживая там, где они разрешались силой оружия. Случалось, он приберегал для исповеди такие грешки, что капелланы замирали от сердечного спазма, однако же у него и мысли не возникало утаить содеянное от Бога. Будучи неграмотен, он свято чтил написанное на бумаге, индульгенцию или воинский устав — не важно. Порядок был для него непреложен, герцога д’Орбуа он интуитивно и тяжеловесно уважал и служил ему верой и правдой.

Он командовал дружиной герцога, потому что был сильнее всех. Временами кто-то из новичков пытался опровергнуть его раз и навсегда установленный авторитет, тогда Власер его бил и рассчитывал оставаться наверху еще очень долго. Достаточно долго, чтобы не заглядывать дальше. Начальник стражи, воевода, коннетабль… Самому ему нравилось слово «центурион». Оно приятно перекатывалось во рту. От него веяло древней римской добротностью, когда люди знали толк в уложениях, когда большой военный лагерь разбивали за час, а обносили рвом — за два, когда сквозь холмы, болота и чащи прокладывали прямые мощеные дороги, и на сто ярдов в обе стороны от них вырубали лес.

В герцоге это тоже было. И в его младшенькой, о которой он сейчас с таким испуганным недоумением размышлял: чем она его взяла? Экая вишенка, гранатовое зернышко, маков цвет. Не раз, не два замечал, как дрожат ноздрей в ее сторону молодые ратники. Не то что остальные блеклые сестры из герцогского курятника, где не упомнишь, которая — кто. Видел однажды, не в этой стране, как за такую парень жизнь отдал и, умирая, улыбался, будто великий дар получал.

Она тогда встала, прошла, произведя не больше шума, чем падающее перо, подошла близко, вторгшись в собственное Власера физическое пространство, остановилась и глянула снизу в глаза, а через них — в душу, чему обычно не учат столь юных дев. Бог знает, они сами этому обучаются.

Как у любого сколько-нибудь деятельного человека, у Власера сложились неоднозначные отношения с Богом. Не имея склонности сомневаться в правомочности действий высшего существа и в осмысленности его промысла, как не стал бы он оспаривать действия командира в бою, не имея также достаточного интеллекта для построения собственных версий, он все же полагал, что когда Господь давал избранному народу список смертных грехов и заповедей, он многого о человечестве не знал. Сам он, во всяком случае, раз и навсегда заменил для себя «не убий» на «не предай». Он также не имел ничего против прелюбодейства и допускал, что в некоторых обстоятельствах вполне возможно возжелать чего-то, принадлежащего ближнему.

— В этом деле ты будешь подчиняться моей дочери Агнес.

Власер втянул в себя воздух и понадеялся только, что проделал это не слишком шумно.

— Я нуждаюсь в вашей помощи, — сказала ему «маленькая мадемуазель». — Я ее прошу. Могу я на нее рассчитывать?