Сказки старого Вильнюса II - [16]
Сказал: «Нарисуй сто рыб. Для меня. То есть вместо меня. Мне — нарисуй».
Совершенно огорошил.
Рассказывал вдохновенно и потому путано: «Ровно сто рыб, девочка, не больше и не меньше. Надо их нарисовать, чем скорее, тем лучше. В городе, на стенах домов и заборах, да где угодно, но разом, за один день, а лучше — за одну ночь, чтобы никто не помешал. Ты же знаешь, что разрисовывать стены запрещено? И это, в общем, правильно. Вонючей краской из баллонов — точно не надо. Но мелом-то, уверен, можно, какой от него вред.
Как — зачем? Я уже говорил тебе, совсем недавно, четверти века с тех пор не прошло: для художника существует только один ответ на вопрос „зачем?“ — „чтобы было“. И если он тебя не устраивает, прощайся с жизнью. С настоящей жизнью, я имею в виду. Довольствуйся малым».
Отчитал за непонятливость и тут же как ни в чем не бывало принялся объяснять по-человечески. Вредный. Всегда такой был.
«Искусство началось, когда закончилась магия. Я это наверняка сто раз уже говорил — тебе и всем остальным. Idee fixe всей моей жизни. Прежде рисовали только шаманы, и каждый рисунок был действием, исполненным силы и совершенно конкретного смысла. Нарисованный олень, пронзенный нарисованной стрелой, сулил скорую гибель живому зверю и обильную пищу всем заинтересованным лицам. Нарисованный дух-помощник внимательно выслушивал просьбы и начинал чесать репу, прикидывая, как их исполнить. Нарисованный путь в Нижний Мир после нескольких ударов бубна становился широкой тропой, протоптанной ногами сотен предшественников. Нам давным-давно пора возвращаться обратно, девочка. Домой. Я имею в виду, к истокам. Нас там ждут. Рисунок должен снова стать магическим действием, и если это случится не при моей жизни, буду сам виноват, старый дурак, слишком долго тянул, думал, готовился. А чего тут думать? Какая разница, с чего начинать? Вот сейчас, как только ты вошла, я понял: да хоть с рыб. Нарисуем сто рыб мелом на улицах города. То есть ты нарисуешь. Для меня. Решено?»
Спросила: «Но какой прок будет от рыб? Сами говорите — пронзенный стрелой олень, духи-помощники. Ясно, для чего они были нужны. У каждого своя задача. А рыбы? Мы с вами не рыбаки, уловом не кормимся. Если я нарисую сто рыб, что случится с нами? Что они сделают для нас?»
«Вот и узнаем заодно. Лично я понятия не имею. Но хоть что-нибудь непременно случится, верь мне. Например, пойдет дождь».
Невольно улыбнулась: «Дождь-то пойдет в любом случае. Здесь у нас летом льет через день. А то и чаще».
«Не говори ерунду. Как будто сама не понимаешь. Дождь, который пойдет из-за наших нарисованных рыб, — совсем не то, что обычный дождь, случайный каприз дурацкой погоды. И вообще, главное — начать. Сперва нарисуй сотню рыб, а там поглядим».
О господи.
Очень хотела сказать: «Давайте лучше придумаем, что нужно нарисовать, чтобы вы выздоровели. Уж я тогда расстараюсь. Весь город размалюю! Даже билет сдам, если понадобится». Но постеснялась. Показалось, это прозвучит как бестактная шутка. Поэтому просто спросила: «Можно я завтра тоже приду? Что вам принести? Я все что угодно…» — и осеклась, ощущая себя самой глупой и беспомощной курицей в мире.
«Носить ничего не надо. И бегать туда-сюда каждый день ни к чему. Приходи, когда сделаешь домашнюю работу», — строго сказал Йонас Львович. И дружески подмигнул, не оставив, таким образом, ни единого пути к отступлению.
Кивнула: «Я поняла. И приду завтра».
Чего тянуть.
Восемьдесят восьмая рыба разрезана ножницами на множество мелких лоскутов, они еще держатся вместе, но скоро, буквально вот-вот, ветер разнесет их в разные стороны. Восемьдесят девятая рыба — шахматная доска с расставленными фигурами, классический этюд, белые начинают и выигрывают. Девяностая рыба темна, как ночь, но брюхо ее сияет серым, синим и — не розовым даже, предчувствием розового. Рыба — утренняя звезда, она снится всем людям незадолго до рассвета, но почему-то именно этот сон никто никогда не помнит — кроме тех немногих счастливцев, кому она пригрезилась наяву.
Будем считать, что так.
Вообще ни секунды не сомневалась — рисовать рыб или нет. Даже вопрос так не стоял. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но если Йонасу Львовичу нужно, чтобы я делала глупости, буду делать, не вопрос. И штука даже не в том, что он болен. А в том, что он — Йонас Львович. Никогда в жизни не приходила к нему с несделанным домашним заданием. И ни единого занятия не прогуляла, даже простужаться перестала, и хронический бронхит прошел незаметно, как-то сам собой — лишь бы не пропускать.
Восковые мелки купила в художественной лавке. Давно в такие не заходила — зачем, только душу травить. А теперь битый час проторчала перед стеллажами с товарами. Какие материалы. Какие! Нам в свое время и не снилось, что такое вообще бывает. И как же жаль, что мне больше не надо…
Сказала себе: «Цыть. Почему это „не надо“? Очень даже надо. В данный момент — мелки. Так что не хлопай ушами, оплати покупку, они же закроются уже через десять минут, шляпа».
Шла домой, рассовав коробки с мелками по карманам. Думала: все это так глупо, что, пожалуй, даже хорошо. Если подумать, искусство само по себе — глупость. Нерациональное, необязательное, избыточное действие, без которого можно легко обойтись. То есть без него можно выжить. Но нельзя жить.
