Сказки, рассказанные на ночь - [60]

— Сейчас скажу, — ответил старик. — Дух человеческий еще легче и подвижнее воды, принимающей любую форму и постепенно проникающей в самые плотные предметы. Он легок и свободен, как воздух, и, как воздух, делается еще легче и чище, когда парит над землей. Поэтому в каждом человеке живет стремление вознестись над обыденностью и витать в горних сферах, как и во сне. Вы сами, мой юный друг, сказали: «Мы жили в тех рассказах, мы думали и чувствовали вместе с теми людьми», — в том-то и состоит очарование, которое они имели для вас. Внимая рассказам раба, которые были его вымыслом, его фантазией, вы сами творили вместе с ним. Ваше внимание не задерживалось на окружающих предметах, на обычных ваших мыслях, нет, вы всему сопереживали, это с вами случались чудеса — такое участие вы принимали в том, о ком шел рассказ. Так ваш дух, следуя за нитью повествования, возносился над существующим, которое казалось вам не столь прекрасным и увлекательным, так ваш дух витал вольней в неведомых высших сферах, сказка становилась явью или, если угодно, явь превращалась в сказку, ибо вы творили и жили в сказке.

— Я не вполне вас понимаю, — заметил юный купец, — но вы правы, говоря, что мы жили в сказке или сказка жила в нас. Я еще помню ту блаженную пору, когда все свободное время мы грезили наяву, мы воображали, что будто бы нас прибило к пустынным, необитаемым островам, мы совещались, что предпринять ради спасения собственной жизни, и часто сооружали хижины в зарослях ивняка, из жалких плодов готовили себе скудную пищу, хотя в сотне шагов находился наш дом, где мы могли получить все самое лучшее. Да, была пора, когда мы ожидали появления доброй феи или чудесного гнома, которые подойдут к нам и скажут: «Сейчас разверзнется земля, не откажите мне в любезности сойти тогда в мой хрустальный дворец и отведать тех яств, что подадут вам мои слуги — мартышки!»

Молодые люди рассмеялись, хотя и согласились, что их друг говорит правду.

— Еще и поныне, — сказал один из них, — я время от времени поддаюсь волшебству. Так, например, я сильно бы рассердился на брата за глупую шутку, если бы он ворвался ко мне и сказал: «Слыхал о несчастье с нашим соседом, толстым пекарем? Он повздорил с волшебником, и тот из мести превратил его в медведя, так вот он теперь лежит у себя в комнате и отчаянно ревет». Я бы здорово разозлился и обозвал брата вралем. Но совсем другое дело, кабы мне рассказали, что толстяк-сосед отправился в дальнее путешествие в чужие, неведомые края, там угодил в руки волшебника, а тот превратил его в медведя. Я постепенно перенесся бы в рассказ, странствовал бы вместе с соседом, переживал бы чудеса, и меня бы не очень удивило, если бы мой толстяк оказался в медвежьей шкуре и ходил на четвереньках.

— И все же, — улыбаясь, сказал старик, — существуют весьма занимательные рассказы, где не появляются ни феи, ни волшебники, ни гении, ни хрустальные дворцы с чудесным угощением, ни птица Рок, ни волшебный конь.

— Вы хотите устыдить нас, — воскликнул юный купец, — потому что мы с таким жаром вспоминали сказки нашего детства. Они нас так очаровывали, что мы буквально жили ими, вы на это намекаете, не правда ли?

— О нет, нет, мне и в голову не приходило порицать вас за любовь к сказкам, напротив, это говорит о вашем неиспорченном сердце, вашей способности переноситься в сказку, не воспринимая ее как детскую игру. Но меня радует то, что существует другой вид рассказов, которые привлекают и очаровывают совсем по-другому.

— Что вы имеете в виду? Объясните получше! — попросили юноши.

— Я думаю, надо делать известное различие между сказками и историями, которые в обычной жизни называются рассказами. Если я вам скажу, что собираюсь рассказать вам сказку, то вы будете рассчитывать на приключение, далекое от повседневной жизни, которое происходит в мире, отличном от земного. Или, говоря ясней, в сказке вы можете рассчитывать на появление других существ, а не только смертных людей. В судьбу героя, о которой повествует сказка, вмешиваются неведомые силы, чародеи и феи, духи и повелители духов. Все повествование облекается в необыкновенную, чудесную форму и выглядит как наши ковры или картины наших лучших художников, которые франки называют арабесками. Правоверному мусульманину запрещено воссоздавать образ человека — творение Аллаха, поэтому на мусульманских тканях мы видим замысловато переплетающиеся деревья и ветви с человеческими головами, людей, переходящих в куст или рыбу, — словом, фигуры, напоминающие обычную жизнь, и тем не менее все же необычные. Вы меня понимаете?

— Мне кажется, я догадываюсь, — ответил писец, — однако продолжайте.

— Такова и сказка: чудесная, необычная, неожиданная, так как она далека от повседневной жизни и переносит в чужие края или давно прошедшие времена. У каждой страны, у каждого народа есть такие сказки — у турок и персов, у китайцев и монголов. Даже в стране франков, как говорят, много сказок, по крайней мере так мне рассказывал один ученый гяур. Но они не столь хороши, как наши, потому что прекрасных фей, обитающих в великолепных дворцах, у них заменяют волшебницы, которых именуют ведьмами: это злобные уродливые существа, живущие в жалких лачугах, они носятся вскачь через туман верхом на помеле, вместо того чтобы плыть по небесной лазури в раковинах, запряженных грифонами. Еще у них водятся гномы и подземные духи, крохотные нескладные уродцы, вытворяющие злые шутки. Таковы сказки. Совсем иное дело истории, которые обычно зовутся рассказами. Действие их происходит на земле, в обыденной жизни, чудесной в них бывает только запутанная судьба героя, который делается богатым или бедным, счастливым или несчастным не при помощи волшебства, заклятия или проделок фей, как это бывает в сказках, а благодаря самому себе или особому стечению обстоятельств.