Сказки, рассказанные на ночь - [265]

— Это ты-то, Ханс? — воскликнул пораженный Георг.

— Да, это был я, — проговорил музыкант медленно и серьезно. — Но я достаточно поплатился за это. Герцог все-таки ускользнул из наших рук и вскоре собрал войско. Мы не смогли выдержать схватку и сдались на милость победителя почти без всяких условий. Двенадцать вожаков восстания были приведены на суд в Шорндорф, я в их числе. Когда я еще был в заключении и размышлял над своим положением, думая о предстоящей смерти, то, ужаснувшись, устыдился собственных деяний.

— И как же ты спасся? — участливо спросил Георг.

— Как я уже говорил вам в Ульме, благодаря чуду. Нас, двенадцать вожаков, повели на рыночную площадь. Там был сооружен эшафот, мы должны были сложить свои головы. Герцог сидел перед ратушей, он приказал еще раз подвести нас к нему. Мои одиннадцать товарищей бросились на колени, цепи гремели, они, жалобно вопя, молили о пощаде. Долго и пытливо смотрел на приговоренных герцог, потом взглянул на меня. «А почему ты не просишь?» — спросил он сурово. «Господин герцог, — ответил я, — я заслужил это. Но Бог помилует мою душу». Герцог еще раз посмотрел на нас и дал палачу знак начинать казнь. Нас поставили по возрасту, я, как самый младший, оказался последним. Смутно помню я эти страшные минуты, но никогда не забуду того хряска, с каким рубили головы моих товарищей. Палач брал…

— Оставь, не надо, пропусти эти ужасы, — невольно вырвалось у Георга.

— Девять голов уже были надеты на копья, когда герцог воскликнул: «Умрут десять преступников, а остальные будут свободны. Принесите игральные кости, и пусть трое из них попытают себе счастья!» Принесли кости, герцог протянул их сперва мне, но я отказался: «Я потерял право на жизнь и не хочу гадать о ней». — «Ну, так я брошу за тебя!» — сказал герцог. Он подал кости двум другим обреченным. Дрожа, мертвенно-холодными руками те потрясли кости, у одного выпало девять, у другого — четырнадцать. Затем взял кости герцог, потряс их и окинул меня пронзительным взглядом. Клянусь, я не дрожал! Герцог кинул кости и мгновенно прикрыл их рукою. «Моли о пощаде! — сказал он. — Есть еще время!» — «Я прошу вас простить меня за содеянное, — сказал я, — но о пощаде молить не буду, я ее не заслужил, потому и должен умереть». Герцог поднял руку, и я увидел, что у него выпало восемнадцать. Странно было в этот миг на душе: мне казалось, что сам Бог в лице герцога меня судил. Я бросился на колени и дал обет служить герцогу не на жизнь, а на смерть. Десять мятежников были обезглавлены, двое остались живы.

С растущим участием слушал Георг речь хардтского музыканта, и, когда рассказ был закончен, обыкновенно лукаво-сметливый взор музыканта затуманился слезами, Георг в невольном порыве схватил руки этого доброго человека и сердечно пожал их.

— Да, правда, — сказал юный рыцарь, — ты тяжко провинился перед герцогом, но ты же и страшно поплатился за это, вытерпев душевные муки перед угрозой смерти. Молниеносный удар меча ничто по сравнению с тем тяжким чувством, которое ты должен был вынести, видя предсмертные муки и ужас твоих товарищей, тем более ожидая подобной участи и для себя! Разве ты своею верной службой, жертвами и риском, сопряженным с этой службой, не примирил с собою герцога? Как часто ты спасал его свободу, а быть может, и жизнь! Право же, ты с избытком загладил свою вину!

Несчастный музыкант после печального рассказа вновь замкнулся, ушел в себя, продолжая молча и мрачно смотреть в пылающий огонь. Казалось, он застыл в этом положении. Печальная улыбка кривила его губы, пока Георг произносил утешительные слова.

— Вы думаете, — музыкант нарушил молчание, — что я искупил свою вину? О нет, такие долги не уплачиваются так скоро; подаренная жизнь принадлежит тому, кто ее подарил. Тайком бродить по горам, приносить вести из неприятельского лагеря, показывать пещеры, где можно укрыться, — дело нетрудное, этого недостаточно для искупления вины. Я должен умереть за него, и тогда прошу вас, господин, позаботиться о моей жене и дочери.

Скупая слеза скатилась на бороду музыканта. Устыдившись своей слабости, он укрыл лицо руками и глухо продолжал:

— У меня еще достаточно сил, чтобы отдать за него жизнь. Но хотел бы, чтобы моя жертва послужила делу его жизни, чтобы он отвоевал свою страну. За это я готов умереть.

Между тем герцог проснулся и с удивлением осмотрелся. Как будто волшебством перенесенный в это ущелье, он только сейчас стал разглядывать скалы, деревья, скудный огонь и освещенных тусклым светом людей, своих спутников; он закрыл глаза рукой, потом опять открыл их, словно проверяя, не снится ли ему все это, не исчезнут ли странные видения; они не исчезли, и герцог с горестью смотрел то на одного, то на другого воина.

— Я сегодня потерял свою страну, — наконец вымолвил он. — Теперь, когда я проснулся, это ощущение еще мучительней, потому что во сне я опять владел ею, и она была прекраснее, чем сейчас.

— Будьте справедливы, господин герцог, — сказал Маркс фон Швайнсберг, — к этому благодеянию природы. Как были бы вы несчастны, чувствуя свою потерю даже во сне! А так вы подкрепили свои силы для мужественной борьбы с вашим несчастьем. Ваше лицо стало дружелюбным и спокойным, вы готовы к новым деяниям, так поблагодарим же за это спасительный сон!