Сказки - [6]

„Как, прекрасная принцесса! — говорил ей принц, смотря на нее глазами, которые говорили в тысячу раз больше. — Как! Благосклонная судьба создала меня, чтобы служить вам? Неужели эти прекрасные очи открылись только ради меня, и все цари земные со веем своим могуществом не смогли бы совершить то, чего я достиг своей любовью?“— Да, дорогой мой принц, — отвечала ему принцесса. — Самый вид ваш говорит мне, что мы созданы друг для друга. Вас я видела, с вами я беседовала, вас любила во время сна. Фея упоила мое воображение видом вашего лица. Я была уверена, что тот, кто должен был снять с меня чары, будет прекраснее, чем сама любовь, и что он будет любить меня сильнее, чем самого себя. Как только вы появились, я без труда вас узнала“ [5].

О любви принца к принцессе говорится в первоначальном тексте так: „В течение двух лет он продолжал тайно видеть свою дорогую принцессу и любил ее все больше и больше. Воздух тайны поддерживал в нем ощущение первой страсти, и все прелести брака нисколько не уменьшили живости любви“ [6].

Есть и ряд других сокращений, которые показывают, что Перро шел по пути некоторого ослабления придворно-галантного характера своих сказок; но все же такие сказки, как „Спящая красавица“, сохранили свой аристократический характер.

Наконец, сказке „Рике-с-хохолком“ придан чисто литературный характер. В фольклоре известны многочисленные рассказы о женихе, имеющем образ животного („Царевич-волк“, „Царевич-рак“, „Царевич-лягушка“, „Царевич-козел“ и пр.), и любовь девушки возвращает обычно такому заколдованному герою его человеческий облик. Но Перро дает более сложную, а с другой стороны, менее волшебную картину: Рике не превращен в животное, а только очень некрасив; и вместе с тем красавица-невеста его отличается отсутствием ума, причем он имеет возможность сделать ее умной, а она — сделать его красивым. Последнее превращение Перро, однако, сводит на-нет рационалистическим толкованием: „Кое-кто говорит, что это вовсе не чары фей так его переделали, но что одна любовь виновата в этом превращении. Говорят, что когда принцесса хорошенько подумала о постоянстве своего возлюбленного, о его скромности и о всех добрых сторонах его души и его ума, она после этого больше уж не видела кривого его тела и безобразного его лица“ и т. д. Частью эти замечания имеют юмористический характер, например: „его громадный красный нос показался ей чем-то воинственным и героическим“.

Самое изложение здесь чрезвычайно пространно; особенно подробно изложены разговоры Рике с принцессой, и изложены совершенно не так, как в фольклоре: это — искусные и остроумные разговоры светских людей.

В стихотворных сказках, естественно, отступления от фольклорного изложения особенно значительны, тем более, что и написаны эти сказки раньше, а Перро, как показывает история текста „Спящей красавицы“, еще в 1696 году находился под более сильным влиянием прециозного стиля, чем в 1697 и позднее. „Гризельда“ является типичной литературной повестью в стихах, с обширными описаниями и характеристиками, с тонкими и сложными переживаниями героев; самый язык здесь несравненно более торжественный и украшенный, чем в прозаических сказках; эта ориентация на украшенность изложения привела к тому, что „Гризельда“ по своему объему далеко превышает соответствующую новеллу Боккаччо. Недаром в своем послесловии Перро приводит замечание якобы одного из слушателей о том, что „Гризельда“ — настоящая поэма, хотя и названа автором новеллой.

Приблизительно такой же характер имеет и „Ослиная Кожа“, где только основной сюжет — типично сказочный. В предпосланных изложению сказки стихах („А madame la marquise de L…“) Перро ясно говорит о развлекательной роли сказки:

„Есть люди, важничающий ум которых, под всегда наморщенным лбом, не терпит, не одобряет и не ценит ничего, кроме пышного и высокого; я же осмеливаюсь утверждать, что иногда самый совершенный ум может не краснея любить даже марионеток и что бывают такие времена и обстоятельства, когда важное и серьезное не сравняются с приятными пустяками. Зачем же удивляться тому, что самый рассудительный ум перестает частенько бодрствовать и с удовольствием дремлет, искусно убаюкиваемый сказками о людоедах и о феях?“

Эту развлекательную роль Перро и осуществляет посредством украшенного изложения, с мпогочислениыми описаниями в духе салонной поэзии того времени и с вставленными там и сям юмористическими деталями и замечаниями.

Эти юмористические ноты в полной мере господствуют в третьей стихотворной сказке Перро — „Потешные желания“. В посвящении „А mademoiselle de la С.“ Перро сам отчетливо противопоставляет сюжет этой сказки требованиям прециозности, но замечает вместе с тем, что прелесть рассказа заключается не в сюжета, а в манере его изложения. Однако и манера изложения в этой сказке не прециозная, а скорее бурлескная: вводятся грубоватые выражения и детали, причем эти грубоватые детали намеренно сталкиваются с элементами „высокой“ поэзии. Так, простой дровосек мечтает о берегах Ахерона и беседует с самим Юпитером. Текст сравнительно краток и по изложению напоминает средневековые фабльо, а также „Contes“ Лафонтена. Как и другие сказки, Перро заключает эту шутливую сказку нравоучительным выводом.