Сказки нового Хельхейма - [6]

В машине Юри предсказуемо засыпает, всем джиннам после того, как угасли, обязательно надо поспать. Сквозь сон он чувствует, как машина замедляет ход, останавливается, его поднимают с сидения и куда-то несут; ясно, что Светка позвала помощников, но Юри сквозь сон бормочет: «Фигассе какая ты сильная! Как котёнка меня ухватила», – просто чтобы её насмешить.

* * *

Проснувшись, Ева ещё долго не открывает глаза. Она уже знает: если откроешь глаза, картинка сразу растает. Бесценное, неповторимое зрелище, самый последний кадр. То, что видела перед уходом – откуда? Да ясно, откуда, из сна. Ева всегда пытается вспомнить, что в этом сне ещё было, какие события, люди, слова. Но вспомнить не удаётся. Ну, это нормально, Ева уже привыкла. За работой память иногда возвращается, а с утра – никогда. По утрам у Евы есть только смутное ощущение чего-то невыразимо прекрасного, да картинка перед глазами. Сегодня это улица, белые камни, деревья с красными листьями, за деревьями разноцветные покатые крыши, над ними сизое небо, текучее, как река, и свет какой-то совершенно особенный, перламутровый, его, конечно, никакими средствами не передать, но у меня иногда почти получается, – вот о чём сейчас думает Ева, не открывая глаз, чтобы картинку не потерять.

Раньше Ева, проснувшись, открывала глаза слишком быстро – сразу, как делают все. Потому что если проснулась, значит пора вставать, умываться, идти на кухню, пить кофе, готовить завтрак и всё остальное, что люди обычно делают по утрам. Порой взахлёб рыдала над умывальником, потому что снова забыла картинку, всё пропало, ушло навсегда. Но чем дольше не открываешь глаза, тем лучше запоминаешь, это Ева не сразу, но всё-таки поняла. Сколько лет – пятнадцать? семнадцать? – назад это было? Ай, неважно. Давно. С тех пор очень многое изменилось, и прежде всего – Евино расписание. Уже давно ничего и никто не имеет права тревожить и отвлекать её по утрам.

Не открывая глаз, Ева берёт с тумбочки термос с заранее, с вечера сваренным кофе. Наощупь наливает в чашку и пьёт. Наощупь же пробирается к туалету, ей и самой каждый раз смешно. Сейчас привыкла, а когда-то было целое приключение. Такая нелепая жизнь, – думает Ева, которой для счастья – нет, больше чем счастья, для смысла – всего-то и надо как можно дольше не открывать поутру глаза. Потому что в темноте под закрытыми веками ещё струится перламутровый свет, мерцают белые камни, трепещут алые листья, и голубиное небо течёт как большая река.

Глаза Ева откроет позже, уже после кофе с печеньем и первой утренней сигареты, стоя в пижаме перед холстом. В этом заключается главная хитрость – надо ясно видеть картину в тот момент, когда начинаешь писать. Дальше – легче. Если начать как надо, картина допишет себя – твоими руками, а всё равно сама.

– Надо груш отнести Георгию с Ларой, я им обещала, – бормочет Ева. И сама удивляется: каким Георгию с Ларой? И где я груши возьму?

Но на самом деле, она не очень-то удивляется. Ева уже привыкла вспоминать свои сны, когда их рисует. Не всё, к сожалению, а только отдельные эпизоды, но это лучше, чем ничего. Вот и сейчас она вспоминает: груши из нашего с Элом сада, очень поздние, только к декабрю поспевают, редкий сорт ни у кого таких нет. А Лара – наша с Элом соседка. И Георгий тоже сосед.

– Эл, – бормочет Ева. – Ну надо же. Эл! Я во сне, получается, замужем. Счастливо. И уже давно, много лет.

Как я Эла могла не помнить? – удивляется Ева. – Он же снится мне каждую ночь, кроме тех, когда, согласно сюжету сна, он в отъезде, но тогда мне обязательно снится хоть один его телефонный звонок. Эл классный. Высоченный, с крыжовенными глазами. И с хорошим характером, с таким невозможно поссориться. Лучший в мире мой Эл, – изумлённо думает Ева и вдруг начинает плакать так горько, словно умерли сразу все в мире, начиная с неё самой.

– Какого чёрта, – бормочет сквозь слёзы Ева. – Какого же чёрта. Какого чёрта ты, любовь моя, просто сон?!

* * *

Юри просыпается чёрт знает где, в огромной комнате с высоченными потолками, в его доме таких помещений нет. Здесь не то что темно, но сумрачно, из распахнутых окон льётся предвечерний сиреневый свет. Юри лежит на диване, укрытый пледом. И хорошо, что укрытый, потому что он голый. Кроме пледа на Юри нет ничего. При этом вокруг сидят люди. Одетые. Почти все – знакомые. И внимательно на него глядят. Как это я так влип? – изумляется Юри. – Неужели напился? И проигрался в карты на раздевание? Да ну, быть не может, я же всё-таки джинн.

Но это только в самый первый момент, потом Юри всё вспоминает – как он пылал и закрыл Ворота. И как Светка сказала: поехали в Ратушу, уложу тебя там где-нибудь. Так это у нас, – доходит до Юри, – Большое Собрание. И, получается, это я на Большом Собрании голый, как дома сплю. То-то в детстве гадалка мне предсказала, что я однажды весь мир удивлю.

– Ты как? – спрашивает Светка.

Она тоже здесь, оказывается. На стуле рядом сидит.

– Голова тяжеленная, – признаётся Юри. – И дурная, как у пьяного. А так вполне ничего. Мне бы чаю покрепче. И наверное надо одеться. Ты спецовку мою с площади забрала?