Сказки и истории - [13]

– Вежка мне гораздо больше, чем знакомая, – сказал он серьезно. Вот ей-богу, не знал бы, что он морочит мне голову, решил бы, что оказался втянут в череду удивительных совпадений, так комично он поднимал брови и таращил свои синющие глаза. – Зеркало, значит. Ну и ну. Знаете, Дима, я как бы в ответе за эту девушку. Она и в самом деле замечательная.

– Да, – подхватил я. Играть, так играть. – Пересказывает мне мои же истории. Подсказывает, что дописать к статье. Я тут статью писал о домах с фресками, так она мне такой экземпляр на Градчанах показала! Очень помогла.

Он закивал с явно преувеличенным энтузиазмом.

– Вот-вот, дома с фресками. Это замечательная тема, то, что надо. Как хорошо, что вы сами разобрались. А то я уже хотел вам сказать, о чем писать, то есть говорить с ней, ни в коем случае не нужно.

Так, подумал я, дорогая новая жена Синей Бороды, сейчас тебе дадут ключик. И старательно изобразил озабоченность.

– О чем же с ней не нужно говорить? Я бы лучше это все-таки знал, так, на всякий случай. А то вдруг выскочит.

– О человеческих отношениях. Понимаете, она в течение года была вынуждена наблюдать, как расходится одна молодая пара. С кошмарными скандалами, битьем посуды и оплеухами. Она очень переживала, замкнулась, перестала на улицу выходить. Вы не представляете, как я рад слышать, что вы гуляете целыми днями.

После этого он куда-то засобирался, быстро распрощался и ушел. На улице совсем стемнело, я расплатился, не допив кофе, и поднялся к себе.

Как же я был зол.

Кажется, никогда в жизни я не был так зол. Что ж, пане-панове, вы напросились, я вам устрою. Мало того, что я сейчас напишу самую душераздирающую историю развода, какую смогу выдумать, я еще и аккуратно вырву все листки из тетради, сложу их вчетверо и суну во внутренний карман пиджака. Тогда посмотрим, как вы их прочтете. Посмотрим. Даже интересно, что вы будете делать после этого. Был ваш ход, вы посмеялись. Теперь мой, и хорошо смеется тот, кто смеется в самолете, улетая из этого чертового города навсегда.

Я не спал полночи, выпил три чашки кофе и исписал семь страниц. Жили-были муж и жена, когда-то они очень любили друг друга, а теперь вот смертельно надоели. Оставил как-то муж на столе мобильный телефон, а жена возьми да и прочти все его эсэмэски за полгода. И совершенно ясно ей стало, что все эти полгода у мужа бурный роман на стороне, и золотко его новая любимая, и умница, и смеются они за спиной у старой жены вместе, сплетничают и обзывают ее по-всякому. И все бы ничего, вот только жена к тому времени была уже на седьмом месяце. Взыграли у нее гормоны, закатила она вечером мужу несусветный скандал за все его задержки на работе и командировки, он не удержался, да и поколотил ее, сначала за руки хватал, а потом и отвесил пощечину, чтобы в чувство пришла. А она заботы не оценила и начала квартиру громить, посуду бить и подушки вспарывать. Вот тогда он приложил ее как следует, дальше падение, больница, жена осталась жива, а вот ребеночка спасти-то не удалось.

Если бы я не был так зол, я, наверное, написал бы им какой-нибудь выход, сказочный счастливый конец, оставил бы целой посуду и живым – ребенка, но я действительно очень сильно разозлился, а бумага, как известно, все стерпит. Когда я встал из-за стола, уже светало. Я сунул тетрадь под подушку, лег и проспал до полудня.

Утром вся эта история не показалась мне ни лучше, ни забавнее. Я позавтракал кофе и банкой йогурта, перечел записанное и понял, что никогда никому эту запись не покажу, даже если эти двое начнут открыто смеяться мне в лицо. Настроение было самое паршивое. К обеду я уже не знал, чего хочу больше: чтобы попросили прощения у меня или просить прощения самому. Ужасно хотелось просто отсидеться дома, но я решил, что вот этого как раз делать не стану – и пошел все к тем же итальянцам. Тетрадку я, как и решил, взял с собой.

Я прождал Вежку весь остаток дня, вскидывая голову на каждое звяканье колокольчика у дверей. К вечеру мне стало окончательно ясно, что она не придет. Я откуда-то знал, что она в курсе моих записей – ну, может, не знал, а просто чуял. Я пил одну чашку кофе за другой, глазел на прохожих и чувствовал уже не злость, а глубочайшую обиду. В десять кафе закрылось, и мне волей-неволей пришлось идти домой.

На следующий день она тоже не пришла. Это был пятый день моей жизни в мансарде, и наутро мне нужно было съезжать.

Я собрал чемодан, застелил кровать, проверил везде, не забыл ли чего. На выходе из мансарды посмотрел в трюмо – в полутьме коридора в нем отразилось какое-то смазанное белое пятно вместо моего лица. Я постоял, глядя в мутное стекло, а потом, оставив чемодан у двери, решительно спустился вниз. Я был уверен, что пан Иржи меня там уже поджидает.

Он действительно сидел за одним из уличных столиков, с неизменным пивом и газетой, но, завидев меня, тут же свернул большой лист. Я молча сел, и какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Вид у него был какой-то поблекший, даже глаза утратили пронзительную синеву, – собирался дождь, давление падало, так что даже я ощущал себя разбитым и невыспавшимся, хотя проспал часов десять, не меньше.