Сказки дальних странствий - [47]

Я посмотрел на ЭВМ; оставалось около десяти минут до того места, где, по нашим расчетам, упал за борт Юра. Отдавать команду, чтоб наблюдатели были особо внимательны, не имело смысла, потому что и так все смотрели в море с напряжением, докладывая о каждой точке в воде.

На многие из докладов Ник-Ник вообще не реагировал, он и сам все прекрасно видел, но когда наблюдатель крикнул: «Справа пятнадцать, дистанция пять кабельтовых, вижу трех альбатросов!», Ник-Ник вздрогнул и сразу та вскинул бинокль.

Я тоже посмотрел в бинокль и различил две темные черточки, вращающиеся над поверхностью моря… В море птицы просто так не кружат над водой… Там что-то есть.

— Дать тревогу «Человек за бортом»! Право пятнадцать! — скомандовал Ник-Ник. — Полный вперед!

— Есть право пятнадцать, полный вперед!

Пароход повернулся носом в сторону птиц, и сразу вокруг изменилась обстановка: забегали матросы, старпом побежал на ботдек проверять шлюпки. Я теперь уж не отрывал глаз от бинокля — обнаружилась реальность надежды, и она сразу же взвинтила всех… Да, это были альбатросы, теперь уж я хорошо видел и тут же подумал: «А не те ли?» Конечно, это было глупостью, мы ведь далеко ушли от Австралии, да и не могут на таких пространствах встречаться одни птицы, и все же мне захотелось, чтоб это были именно те самые альбатросы, что сопровождали нас несколько дней в Тасмановом море… Вот одна из птиц наклонила крылья и неожиданно пошла вниз, на мгновение исчезла, потом вновь показалась над самой поверхностью воды, и, в то время как она плавно начала взлетать вверх, я закричал:

— Человек!

Мне показалось, что я крикнул это первым, но я ошибся, потому что одновременно со мной это же слово выкрикнули несколько наблюдателей:

— Человек!

Нет, не случайно птицы кружили там. Но был ли он жив?

— Приготовить шлюпки! Бот номер два к спуску!

Ник-Ник повернулся, быстро оглядел нас и приказал спускаться на воду шлюпке под командой Нестерова.

— Со шлюпкой пойдет старпом!

С левого борта упали вперед балки, и повисла на них готовая к спуску шлюпка.

— Он! — закричал я. — Он… Это Тредубский!

Ник-Ник посмотрел на меня вопросительно… Но я не смог объяснить, почему закричал это, я не видел его лица, да и вообще — только очертания головы, но, наверное, так было сильно во мне желание увидеть именно Юру, что я невольно опередил события.

— Стон машина!

Шлюпку спустили на воду…

…Потом Юра рассказал. Как он падал, не помнит; может быть, даже на какое-то время потерял сознание и очнулся только в воде. Перед ним был борт парохода, который показался ему невероятной высоты; он возвышался перед ним стеной, уходящей в небо, с ржавыми подтеками по белой краске и черными выщерблинами. Юра стал кричать, но стена лишь сдвинулась в сторону. Прошло еще какое-то мгновение, и теперь уж он увидел пароход слева от себя; с кормы за ним тянулась гладкая поверхность воды, и Юра постарался доплыть до этой дорожки в надежде, что его заметят с борта, но пароход удалялся, и он понял — кричать бесполезно.

Первое, что он услышал, — это было тиканье часов. Сначала он подумал, часы тикают где-то рядом с ним, и только после этого догадался: они у него на руке. И странное дело — обрадовался этим звукам и даже подумал: хорошие все-таки он купил часы, они и в самом деле не боятся воды, так же как и пыли и ударов. Но в то же мгновение он вернулся к реальности и рассердился на себя: «Да зачем мне теперь эти часы, какая глупость», и все же отчаяние не пришло к нему, скорее это было удивление, что вот он один плывет в океане в ту сторону, куда ушел пароход.

Он старался плыть не спеша, сохранять силы, иногда ложился на спину и тогда видел выцветшее небо; и так лежал подолгу, отдыхая, и вдруг обнаружил, что плывет в форме и ботинках: «Надо бы все это сбросить», хотел было разуться, но тут в мыслях возникли рассказы об акулах, тогда он решил: не надо снимать ботинок, ими можно будет обороняться, но как обороняться, не знал, просто хотелось, чтобы ноги были защищены.

Но акулы не представлялись ему как страшные хищники. Он вспоминал, как их ловили, бросая в море наживки из сырого мяса, и, когда акулы хватали эти наживки, их вытаскивали лебедками и подвешивали над палубой; зловоние мучило матросов несколько дней, но зато потом они могли обработать акулий скелет… Кто-то так рассказывал о ловле акул, и он так представлял, но сам этого никогда не видел и потому, что он так представлял, не боялся…

Он не думал, почему плывет и на что надеется, он плыл, и все. Возможно, его заставляла это делать воля к жизни, но он не размышлял сейчас о смерти, а вспомнил, как сидел в одном курортном ресторанчике с девушкой. Он пригласил ее, потому что было скучно в тот вечер. Девушка очень радовалась, что она сидит в ресторане, ей все время хотелось танцевать, а на эстраде прыщавый певец с неопрятными волосами, в розовой косоворотке пел, прикрывая глаза, странную песню: «А в память о тебе остался только сон, портрет, один портрет работы Пабло Пикассо…», и он не выдержал этой песни, потому что певец спел ее уже трижды, готов был петь еще. И Юра увел девушку из ресторана. Она обиделась, не понимая, почему он это сделал, и назвала его «психическим» — ведь они не досидели своего времени и много оставили на столе… Эта история им давным-давно забылась, но сейчас вспомнилась песня и дурацкие слова. Он был готов закричать от досады, но ничего поделать с собой не мог, песня помимо его воли звучала в нем. И тогда он подумал в отчаянии: неужели он умрет с этой песней, и это показалось ему таким обидным, что он не выдержал и заплакал. Он плакал долго и когда поднял руку, чтоб вытереть слезы, то обнаружил — у него нет очков; он твердо помнил — на нем были очки уже в воде, потому что он взглянул на часы и запомнил время — восемь часов сорок девять минут, это когда он оказался в море, а теперь он не мог различить, сколько времени на его часах.