Сказки черепахи Кири-Бум - [31]

– Еще бы! Кому же это о себе сказку не хочется по слушать.

Черепаха присела на порог Ивашкиной берлоги и, пряча в глазах лукавую улыбку, повела рассказ свой:

«Построил себе Заяц дом и решил огородить плетнем его, да повыше решил плетень поставить, чтобы никто не видел, что у него во дворе делается.

И представилось Зайцу: выплел он плетень высокий, высокий. Идет вдоль него Медведь, шею вытягивает, на цыпочки привстает, хочется ему поглядеть, что там у Зайца во дворе делается, да не по росту заячий плетень ему, высок слишком.

Остановился Медведь и говорит:

– Отгораживаешься? От меня отгораживаешься?

Представил это Заяц, и рыжие усы его опустились книзу, и он сразу же решил:

– Нет, выплету я плетень вокруг своего дома чуть пониже, чтобы Медведь видел, что у меня во дворе делается, а Волк и остальные – нет.

И представилось Зайцу: выплел он плетень чуть пониже. Идет вдоль него Медведь и все видит, что у Зайца во дворе делается, а Волк тянет шею, хочется и ему посмотреть, да не может – слишком высок плетень для него.

Остановился тогда Волк и говорит:

– Медведю, значит, можно во двор к тебе глядеть, а мне нельзя?

Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:

– Нет, выплету я свой плетень еще чуть ниже, что-бы Медведь с Волком видели, что у меня во дворе делается, а Лиса и остальные все – никто.

И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще чуть ниже. Идут вдоль него Медведь с Волком и все видят, что у Зайца во дворе делается, а Лиса силится посмотреть, да не может – слишком высок плетень для нее.

Остановилась Лиса и говорит:

– Медведю с Волком, значит, можно глядеть во двор к тебе, а мне нельзя?

Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:

– Нет, выплету я свой плетень еще ниже, чтобы Медведь, Волк и Лиса видели, что у меня во дворе делается, а остальные все – никто.

И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще ниже. Идут вдоль него Медведь, Волк и Лиса и всё видят, что у Зайца во дворе делается, а Мышка бежит вдоль плетня, подпрыгивает. Хочется и ей поглядеть, что же там у Зайца во дворе делается, да не может – слишком высок заячий плетень для нее.

Присела тогда Мышка у плетня и говорит:

– А, если я маленькая, слабенькая, то от меня отгораживается даже Заяц.

Представил себе это Заяц, и стыдно ему стало перед Мышкой, вроде только от нее одной и отгородился он. Махнул лапой:

– Не буду я никакого плетня ставить. Пусть все видят, что у меня во дворе делается, я бессекретный, мне себя за высокий забор хоронить нечего.

Так он сделал: никакого плетня не поставил. Но кольев вокруг дома все-таки набил, чтобы все видели что здесь у него, у Зайца, должен быть плетень».

– Ну, – спросила черепаха, – нравится тебе моя сказка?

– Ничего, – сказал заяц, – только она не про меня.

– Почему же? У тебя усы рыжие и в сказке про рыжеусого зайца говорится. Все сходится.

– Сходится, да не все. По одним усам нельзя судить. Мало ли зайцев с рыжими усами по земле бегает. Но только я точно знаю, эта сказка не обо мне: мои усы никогда не опускаются книзу. Погляди: они у меня кверху загнуты.

Показал заяц черепахе свои усы и попросил:

– Ты уж, пожалуйста, не рассказывай завтра эту сказку, а то будут меня с тем зайцем путать. Плетень не выплел он, а смеяться надо мной станут. А колья я сейчас вокруг дома повыдергаю. Долго разве это?

И скрылся в темноте.

Последняя сказка

Допоздна засиделись в эту ночь черепаха с Ивашкой. Уснули уже перед утром. И спали до тех пор, пока не забарабанила в окошко Машута и не разбудила их:

– Спите? А у березы все давно собрались, ждут вас.

– А батюшки, – замахала Кири-Бум кулачками. – Берите меня, несите скорее.

Нес ее всю дорогу один Ивашка. Протянула, было, лапы Машута, да Ивашка отстранил ее:

– Кири-Бум моя гостья, мне и нести ее.

Ждали черепаху с нетерпением, и каждый думал при этом о своем. Медведь Михайло горбился на поваленной липе, хмуро глядел прямо перед собой и хмуро думал:

«Неужели она в последней сказке обо мне расскажет? Да я тогда и березу разнесу в щепки».

А у бобра Яшки совсем иная в голове мысль была: «Вот бы рассказала Кири-Бум обо мне еще одну сказку, да я бы тогда с ней до конца моей жизни по два раза на день здоровался».

Были в голове думы и у Потапыча. Каждое утро, приходя к березе, Потапыч усаживался на своем пне и весь день сидел на нем, прямой и суровый. Смеялся редко. Сдвинет брови к переносице и сидит, думает:

«Глядите на меня, запоминайте, чтобы передавать потом из уст в уста, от поколения к поколению, как сидел я у березы, когда записывал на ней сказки черепахи Кири-Бум дятел Ду-Дук».

Все время только и думал о том, как бы ему сесть повиднее. А чем больше рассказывала черепаха и чем меньше места оставалось на березе, тем все чаще иные мысли у него в голове появляться начали: что неплохо бы и о нем, о Потапыче, сказку на березе выбить, еще хорошей сказкой его прославить. Но неудобно было сказать:

– Расскажи обо мне, Кири-Бум.

Томился, ждал: может, сама догадается. Значительно в кулак покашливал. Кхыкал. И все напрасно: о других рассказывала Кири-Бум свои сказки. И когда объявила она вчера: «Завтра запишем мою самую любимую сказку», – дрогнуло у Потапыча сердце: уж эта сказка наверняка о нем будет. Был уверен он, что любимая сказка у черепахи только о нем, о Потапыче, может быть. Все-таки он, как никак – хозяин рощи, его любить надо.