Сказки черепахи Кири-Бум - [25]

Увидела Сорока печальные глаза Фильки, растрогалась: как он ее, Филька-то, любит. Каждый день слушает, не прогоняет, не то что другие. Вон даже дождик его мочит, а он стоит, ждет, что скажет она ему. И, благодарная Фильке за внимание, Сорока начала свой рассказ с главной новости:

– Радуйся, Филька: завтра о тебе черепаха сказку рассказывать будет.

Сорока думала обрадовать барсука, а он испугался. Щека у него задергалась, зубы застучали:

– Откуда ты знаешь?

– Я всегда все знаю, – приподнялась на цыпочки Сорока. – Кири-Бум сказала. Приходите, говорит, завтра о Фильке рассказывать буду. Так прямо и сказала – все приходите. Вот, Филька, как она тебя любит.

– Пусть бы она лучше тебя так любила, – зло сказал Филька и пошел в избу.

Сорока прыгала на суку, кричала:

– Куда же ты, Филя? Я еще сказки сегодняшние не рассказала тебе.

– Расскажи себе их, – буркнул Филька и хлопнул дверью.

Спать в эту ночь он не мог. Постель ему казалась жесткой. И воздуху не хватало Фильке, хоть и открыты были все окна. До полуночи проворочался Филька в постели, а потом поднялся и сказал, глядя в темный угол: «Нельзя спать в такую ночь. Решается судьба моя, а я под одеялом прячусь».

Филька решил идти к черепахе Кири-Бум. Пошел. По пути к березе свернул. Омытая дождем, она тускло белела среди дубов и кленов. Сказки шли сверху, каждая в своей рамочке, каждая со своим заголовком. Филька скользнул по ним взглядом. На одном задержался. Он был особенно крупным и страшным. «ПРОВОРОВАЛСЯ» – прочитал Филька и оглянулся вокруг.

Простонал, поскрипывая зубами:

– Нет, уж лучше быть повешенным на березе, чем в такой сказке на ней пропечатанным.

И затрусил по мокрой траве к Бобровой запруде. Долго топтался на берегу, звал:

– Выйди, Кири-Бум.

Из своей хатки высунулся бобер Яшка:

– Это ты, Филька? Ты чего поздно как?

– Когда случилась нужда, тогда и пришел, – оборвал его Филька. – Тебе-то что? Спи иди.

И топтался на берегу, звал:

– Выйди Кири-Бум.

Черепаха устала да к тому же с вечера дождик брызнул, спалось ей крепко, и Филька долго не мог докликаться ее. Наконец, всплыла она со дна запруды и протирая кулаком глаза, спросила:

– Кто здесь? Кто это зовет меня?

– Я, – сказал барсук.

И черепаха узнала его по голосу: ночью она видела плохо.

– Ты – Филька? Что не спишь?

– Не до сна мне сегодня. Сорока прилетала, говорила, что ты собираешься завтра обо мне сказку рассказывать.

– О других говорила, и о тебе говорить буду.

И встал Филька на колени перед черепахой, лапы над водой вытянул:

– Не срами меня, Кири-Бум. За мной давно уж дурных дел не водится. И это теперь навсегда. Я не медведь Тяжелая Лапа, умею себе укорот сделать. Зачем же старое ворошить?

– А я и не собираюсь говорить о твоей прошлой жизни, есть что рассказать и о сегодняшней.

– Это неправда! – воскликнул Филька. – Тебя, может, в заблуждение ввели. Наговорить невесть что могут. В моей сегодняшней жизни ничего плохого нет, – сказал это Филька и вдруг вспомнил недавний сон, как он был в гостях у давнего товарища барсука Федора, и как Федор выставил его из избы за жадность.

И еще отчаяннее стал просить Филька:

– Не рассказывай, Кири-Бум.

– Не могу, – сказала черепаха и опустилась на дно запруды.

К Потапычу побежал Филька. С постели его поднял:

– Только ты один можешь спасти меня, Потапыч. Ты у нас хозяин рощи. Выручи.

– Чего тебе? – сипел со сна медведь.

– Запрети, Потапыч, записывать обо мне сказку. Не переживу я этого.

Помялся Потапыч, сказал:

– И рад бы тебе помочь, Филька, да не могу. Не я решаю, какую сказку записывать на березе, а какую нет.

– А кто же решает?

– Все. Как решат все, так и будет.

Шел Филька домой и плакал. Катились по его худым щекам слезы и падали на мокрую после дождя траву, и когда утром шла к запруде за черепахой Машута, то думала о них: «Ишь, росинки светлые какие».

Есть друг и у Фильки

Всю ночь Филька не сомкнул глаз. То на завалинке сидел, то ходил перед окнами и все думал, думал. Жизнь к концу продвинулась, было о чем подумать. А звезды медленно, но упрямо поворачивали к рассвету. С рассветом пришла в рощу заря и алым пламенем подожгла небо.

Постаревший и осунувшийся за ночь Филька поднялся с завалинки.

– Пойду хоть послушаю, как будут убивать меня.

И пошел к березе. Он не был первым. За кустом малины стоял Кабан и похрюкивал. Погорячился Кабан, когда рассказывала черепаха сказку о Мышонке, и ушел от березы. Ждал: позовут его. Но позвать никто не догадался. Вот и прячется с той поры Кабан каждый день за кустом, но прячется так, что его наполовину видно.

Филька спрятался по-настоящему. Из-за куста видел он, как уверенно и солидно прошел к березе медведь Михайло и прочно опустился на поваленную липу. Липа охнула под ним и вдавилась в землю.

Прибежал Енот. Встал перед березой. Почмокал губами:

– И все-таки зря в конце сказки обо мне дятел поставил две точки. Ни к чему они.

И сел возле медведя Михайлы.

Пришел медведь Сидор. Постоял у березы, поглядел на сказку о себе, хмыкнул:

– Вот ведь как! Живешь ты и не знаешь, что из твоей жизни в сказку угодит.

И сел возле Енота. Потом взял его под мышки и поднял. Енот задергался, завизжал: