Сказки Бустаная - [56]

Посольство нагнали довольно быстро, но того, кого искали, здесь не было.

Когда Йизри наконец доскакал до Барки, его быстро провели к Хасану.

Он молча вручил своему повелителю хлеб. Тот помедлил один миг, а потом улыбнулся. Понял.

Хасан быстро разломил хлеб, вынул кусок пергамента, развернул его и остолбенел: тот был почти совершенно чёрным, будто попал в огонь. Обгоревший кусок был весь испещрён буквами, но прочесть можно было лишь несколько слов и отдельных букв.

Хасан молча показал пергамент Йизри.

— Он бы не посмел… — пробормотал посланник в растерянности. — Ни за что не посмел бы.

Йизри был белее мела и имел вид человека узнавшего, что возле его горла несколько часов держали нож и непонятно почему им не воспользовались.

— Наверно ты прав. Тогда…

— Это она! Это их королева! Она знает обо всём!

Хасан с сомнением рассматривал сгоревшее письмо и изломанный хлеб.

— Ну и дела…

* * *

Давид уже много дней почти ничего не ел — еда вызывала отвращение. В холодном котле намертво застыла просяная болтушка, в доме не осталось ни куска хлеба. И ни куска жизни или посторонней мысли тоже. Здесь нудно пахло сонной одержимостью.

Шёл пятый год правления королевы Дихьи, третий год войны. Большая часть Тамазги превратилась в выгоревшую пустыню. Мусульмане упорно давили и шли вперёд, имазиген и иудеи упорно сопротивлялись. Королеву покидали союзники, но её верных сторонников оставалось ещё очень много. Никто не понимал, куда, в конце концов, склонится чаша весов, и эта неуверенность изматывала хуже всяких тягот.

Почти каждый день Давид смотрел в зеркало. Гадал на Королеву. На кого ещё можно было гадать в такие времена?

Тёмные фигуры тех, кому он задавал вопросы, виделись только как тёмные, подрагивающие или слегка шевелящиеся разводы возле края зеркала, но от этого не были менее жуткими.

Каждый раз он видел, как возле горного источника, похожие на акульи челюсти, сшибаются две огромные армии, как зубы мечей жадно и неопрятно перемалывают и роняют на землю тела. Видел, как очень высокая берберка с неправдоподобной гривой чёрных волос, с флиссой и щитом в руках, окружённая ещё более высокими и мощными мужчинами, бросалась в гущу сражения и падала там, превратившись в растерзанные лоскуты плоти и ткани. Королева. Потом берберы бежали. А потом та же высокая женщина, Королева, появлялась в отдалении от бегущих, прямо над каким-то источником, отбрасывала меч и щит, прыгала в воду и исчезала там навсегда.

Сырой пергамент, лживый и шкодливый зверёныш, явно опять врал. Или те, кого он призывал в зеркало, врали. И главное, что было странно: в масле он видел нечто похожее на правду, но тут. Падение Карфагена, битва с мусульманами Банайи — всё это было полно неточностей, но, в принципе, было. А в каком-таком смысле Королева могла дважды погибнуть — было совершенно неясно. Или она не погибала ни разу?

* * *

Война продолжалась. И случилось неизбежное: войска Королевы оттеснили к её родине, к горам Аурес. Горы Аурес, старое, плешивое, шерстяное одеяло, натянутое до макушки, чтобы не видеть. Теперь — никаких засад.

Армия королевы Дихьи оказалась слишком большой, даже после всех предательств и расставаний. Настолько большой, что Хасану пришлось расспросить находящихся при нём знающих людей, не подняла ли старая колдунья мёртвых, чтобы поучаствовали в последней битве. Но те все как один отвечали, что мёртвого вокруг не чувствуют, и что, наверно, часть из тех, кто покинул Королеву, вернулся к ней. Это было похоже на правду: Хасану докладывали, что даже некоторые имазиген-мусульмане неудоумевали, почему их новая вера делает их обязанными стать вассалами египетского халифа и изменить привычный образ жизни. А недоумение у имазиген мгновенно превращается в чёрную злобу.

Теперь никаких засад. Толпы имазиген и мусульман рванулись навстречу друг другу, берберские духи из мешочков с травами и мусульманские духи из нашёптанных узлов невидимыми червями схлестнулись где-то под землёй и она задрожала. Снова развернулась словно бич берберская конница и хлестнула по арабской армии, разбрызгивая как куски плоти тела врагов и как куски себя — тела имазиген.

Будто огромный, невидимый, медленный дурачок час за часом катал камешки жизней по изрезанной ножом и забрызганной кровью разделочной доске.

Долго и внимательно, туда-сюда и снова туда-сюда. Ой, несколько ссыпались с края! Тогда он старался именно с этого края камешки отодвинуть, но они летели в никуда с другого. Ой! Казалось, ему никогда это не надоест. И тем, кому было что терять, стало страшно, а те, кому не было, ничего и не заметили в кровавом, безумном тумане вокруг себя.

И, всё-таки, дурачку надоела эта игра. Долина накренилась, смахнув в бездну пригоршню душ, и стряхивая на горы остальных. Нельзя идти против ветра. Имазиген бежали из заваленной трупами долины.

* * *

Йизри шёл по лагерю и потерянно озирался. Как после всякой большой битвы, лагерь напоминал ад, и он никак не мог к этому привыкнуть. К тому же, кому как не ему было известно, что всё не так, как кажется большинству окружающих. А он знал, а они нет… Это было тягостное чувство.