Сказки американских писателей - [193]

«Благодарю вас, можете идти», — сказал он.

Мои похитители тут же отпустили меня и удалились в направлении потайной лестницы, — я не могла не отметить, с какой готовностью исполнили они приказание незнакомца, хотя говорил он тихим голосом воспитанного человека.

«Подойди ко мне, дитя моё», — произнес незнакомец. Я забыла сказать, — но вы, наверное, и сами догадались, — что, хотя во рту у меня был кляп и руки мне связали, ноги у меня оставались свободными. Дрожа от страха, на негнущихся ногах я направилась к человеку, сидящему в кресле-качалке. Я прекрасно понимала, что силы наши слишком неравны. Несмотря на его безмятежное спокойствие, чувствовалось, что это отчаянный человек. Я приблизилась к нему, и он медленно повернулся ко мне.

О, это лицо! Ни один поэт, художник или скульптор, никакое самое воспаленное воображение не смогли бы передать выразительность и демоническую красоту лица Фрокрора. (Да, это был Фрокрор, вы, конечно, уже догадались.) На вид ему было не больше двадцати шести, но за свою жизнь он успел перестрадать больше иного восьмидесятилетнего старика. У него не было ни бороды, ни усов, его волнистые волосы, прежде, как видно, золотисто-каштановые, до времени поседели. На левом глазу за стеклом очков чернела повязка. Тонкие чувственные губы, орлиный нос, волевой, но не слишком массивный подбородок. Выступающий, но не безобразный кадык. Даже если бы незнакомец не произнес ни слова, можно было бы догадаться, что голос у него низкий, тембра виолы да гамба, но, конечно, нисколько не грубый. На нем была белая рубашка-апаш и элегантный лиловый камзол с золотым шитьем. На широком поясе под камзолом слева висел кинжал в ножнах. Пальцы у незнакомца были длинные и, я бы сказала, изящные — пальцы лютниста, и он действительно играл на лютне, как я позднее от него узнала. Ноги, обутые в комнатные туфли лилового бархата, были длинны и изящны, как у красивой женщины, и в то же время по-мужски мускулисты. Но лицо! Где мне найти слова, чтобы описать его? Лучезарно прекрасное и при этом зловещее. Лицо человека, на чью долю выпало столько страданий, что у него не осталось другого выбора в жизни, кроме трагедии самоубийства или маниакального неприятия мира, который столь жестоко с ним обошелся.

Фрокрор протянул ко мне руку.

«Таня, — сказал он, — тебе слишком туго заткнули рот! Я себе этого никогда не прощу!»

Легко вскочив на ноги, он привычным изящным движением выхватил из ножен кинжал и, левой рукой взяв меня сзади за шею, а правой ловко орудуя кинжалом, извлек у меня изо рта кляп. Я хотела закричать, но не успела сделать вдох, как его губы сомкнулись с моими.

«Таня! — воскликнул он. — Таня, мой ангел!»

Я пыталась вырваться.

«Мне кажется, мы незнакомы», — пробормотала я.

«Я давно знаю твое имя, моя бесценная Таня», — отвечал Фрокрор.

Голова у меня пошла кругом, не то я сразу разгадала бы его дьявольские козни. Но, увы, из-за поцелуя Фрокрора сознание моё помутилось. Один раз до этого меня целовали, но такой мужчина, как Фрокрор, — никогда. Признаюсь, я была сама не своя. Я вся горела. Меня вдруг охватила неистовая, пугающая страсть. Я почувствовала себя, как птенец, впервые вылетевший из гнезда. Сердце бешено колотилось, белая грудь моя вздымалась…

Мюриэл покраснела. Все сконфуженно потупились.

Поборов волнение, она продолжала:

— Фрокрор, если только он не законченный притворщик, тоже был потрясен случившимся. Не поднимая на меня взора, в сильном смущении, он робко спросил:

«Можно, я развяжу тебе руки?»

«Я была бы вам очень за это признательна», — ответила я.

Фрокрор тут же развязал мне руки. Потом, сматывая веревку, в глубоком волнении отвернувшись от меня, сказал:

«Таня, я так виноват перед тобой. Сколько тебе пришлось вытерпеть! Как ты, наверное, была напугана! Но позволь мне умолять тебя о сострадании, я полжизни был насильником и анархистом. Не по своей воле, поверь мне, а волей несчастных обстоятельств. Однажды утром, после очередного немыслимого побега с виселицы, я случайно увидел, как ты сгребаешь сено; глядя на тебя, я почувствовал, что теряю рассудок. «Она должна быть моей», — подумал я. Тебе тогда было двенадцать лет, как мне удалось разузнать окольным путем. Какая ирония судьбы: я, частый гость в постелях знатнейших дам современности, — стыдно в этом сознаться! — стал жертвой чувства к двенадцатилетней девочке.

Чтобы забыть о тебе, я с головой ушел в работу — насиловал, убивал, разорял королевства, но ничто не могло вытравить твой милый образ из моего сердца. Я притворялся, что стал другим, притворялся, что избавился от этого наваждения, и в день твоего четырнадцатилетия, переодевшись пожилым священником, пришел к тебе на день рождения, чтобы доказать самому себе, что я излечился от этого безумия. Ты, наверное, помнишь печальный итог этого посещения».

Я сразу поняла, о чём он говорит. Я вспомнила бедного старенького приходского священника из соседнего королевства, с ним случился сердечный приступ, и его спутники унесли его чуть живого. Я сказала, что помню тот случай.

«Это был я! — воскликнул Фрокрор. — Это был я! И сердечный приступ был непритворный, поверь мне. Лучшие доктора королевства едва спасли меня. Слава Богу, я мог позволить себе прибегнуть к их помощи».