Сказки Амаду Кумба - [33]
И хор охотников дружно откликнулся:
— Бак на, Н’Диай! Ба на! (Хорошо, государь, хорошо!)
— А ты, Сег, возьми эту дрофу, — продолжал Гаинде.
— Джарджефф, Н’Диай! Джарджефф! (Спасибо тебе, государь, спасибо!)
— Тене, бери эту утку.
И Тене-леопард горячо поблагодарил:
— Спасибо тебе, государь! Джарджефф!
Так продолжался дележ, и охотники все до единого были как будто очень довольны.
Молодые куропатки, перепела и цесарки, стрепеты и кулики были распределены между хорьком, куницей и прочими тварями незнатной породы.
Вот уже и Тиль-шакал рассыпается в благодарностях:
— Джарджефф, государь! Джарджефф!
— На, получай, Буки, — сказал Гаинде-лев, протянув гиене маленького жалкого крылана, глаза которого вдруг приоткрылись в вечерней полутьме.
Буки выступила вперед, но внезапно остановилась, не сводя глаз с того, что предлагал ей царь зверей.
Пусть со времен Адама гиена считается воплощением глупости, — Буки все же была родом из Салума[33], того Салума, где любому известны все или почти все тайны Природы.
И обитатели Салума, конечно, знали, что тот, кому даны крылья, имеет перья и появляется на свет из яйца, а все, что выходит из яйца, лишено ушей. Да! У всех, кто вышел из яйца, нет ушей, будь то Ганар-курица, Джанн-змея или даже сам Диасиг-кайман.
А тут Гаинде-лев, царь Гаинде, протянул Буки-гиене… крылана. Крылана, близкого родича Джугун — летучей мыши, которая, как и матушка Сова-колдунья, спит днем и пробуждается лишь с наступлением темноты! Но Гаинде-лев уже терял терпение. Еще больше налились кровью его глаза…
— Буки! Что я сказал нынче утром? — процедил в усы Гаинде-лев.
А Буки все не сводила глаз с крылана в царской лапе. Крылан с оскаленными зубами!..
— Буки! — зарычал царь Лев, — я дарую тебе твою долю, а ты ею пренебрегаешь!
И Буки наконец заговорила:
— Кембу ма ко, Н’Диай! Кембу ма ко! (Я ею не пренебрегаю, государь! Я не пренебрегаю!)
— Что? — Царь Лев окончательно вышел из себя. — Что ты сказала?
А Буки:
— Кебу ма ко, Н’Диай! Кебу ма ко! Даф ма йем! (Я не пренебрегаю, государь! Я не пренебрегаю! Но он меня ошеломил!)
— Кто, кто? — Гаинде даже охрип.
А Буки:
— Вот этот, с крыльями, но с шерстью и с острыми ушами! Вишь, как он выкатил на меня глазища и скалит зубы так, что даже жуть берет… Нет, я твоим даром не пренебрегаю, государь. Но очень уж он страшен!
Боли́
Ноги старого Нумуке-кузнеца и рады бы стараться, да не могли больше держать его немощное, согбенное тело, а жилистая, морщинистая шея — старую голову, убеленную мягким хлопком волос и редкой бороденки.
Старому Нумуке все труднее становилось ходить в Священный лес, чтобы возлить кислое молоко и кровь принесенных в жертву цыплят на колья и деревянные фигурки, в которые переселились души усопших предков.
Тьени, сын старого кузнеца, был еще слишком мал, чтобы выполнять обряды клана. Он даже не побывал еще в «хижине мужчин».
В последний раз добравшись до Священного леса, старый Нумуке забрал оттуда Боли́, самого древнего из всех божков. Теперь уже трудно было угадать, из какого дерева он вырезан. У Боли были кривые ноги, узловатые пальцы, торчащий пупок, оттопыренные уши, широкие, что твой калебас. Старый Нумуке унес Боли с собой, а дома прислонил его к столбу, который поддерживал соломенную кровлю кузницы. И перед восходом солнца тень Боли легла на порог.
Каждое утро старый Нумуке, прежде чем развести в горне огонь, выливал целый калебас кислого молока к косолапым ногам статуэтки и почтительно с нею здоровался:
На седьмой день старый Нумуке ковал мотыгу, а раздувать мехи ему помогал юный Тьени, его сын, которому предстояло завтра вступить в «хижину мужчин». Вдруг тень Боли, лежавшая на пороге, превратилась в крепкого молодца; он вошел в кузницу и попросил работы. Ему сразу нашлось дело: он встал к мехам.
С тех пор из кузницы старого Нумуке, как в его лучшие годы, постоянно слышалось пение, а в такт ему — дыхание мехов и гулкие удары молота.
С утра до вечера распевал за работой молодой помощник Нумуке, и его пение возвращало бодрость старому кузнецу и силу его орудиям:
Кузнечные мехи тяжело вздыхали и жадно раздувались вновь,
Мехи спрашивали:
А молодой кузнец пел:
спрашивали мехи.
А юноша в ответ:
И каждое утро старый Нумуке-кузнец выливал небольшой калебас кислого молока к ногам статуэтки и возносил благодарность душам предков:
И целый день перекликались в кузнице болтовня молотков, наковальни, клещей и песни ловкого молодца.
Наконец предки призвали к себе старого Нумуке, и он отправился в мир иной следом за своими добрыми делами, которые каждый день собирало солнце.
А его сын Тьени, выйдя из «хижины мужчин», отправился в дальние края, на восток, чтобы повидать свет и людей. Оттуда он вернулся в кузницу своего отца и деда, чтобы взяться за молот и клещи.
