Сказка про Ваньку - [9]

Ванька тащил его на полянку, от леса бежал Пронька. Уложили на травку, Проньку трясло:

— Пошли, пошли быстрее! Доночевались…

— Ты что? — глянул Ванька недобро. — Схоронить надо.

— Пошли, говорю, здесь не хоронят, — и еще подтвердил не поверившему Ваньке: — Не хоронят здесь, потом объясню. Уходим!

Потащил Ваньку к лесу. Фролка лежал, неприятно вывернувшись, будто высматривал, куда это они пошли?

До деревеньки не останавливались полных два дня. Пронька то принюхивался, то оглядывался, следы в траве искал; Ванька злился, пока не понял, что боится его спутник. И не просто боится — до холода в груди, до злого отчаяния, которое оборачивается силой и твердостью, дает звериную осторожность. Пронька теперь не подгонял, он вел за собой.

А Ванька сдал, зимовье его подломило. Порой наваливалась чудь, хотелось лечь на землю, пропасть, исчезнуть. И лег бы, не будь рядом Проньки.

Земля вокруг лежала иная. Вместо густого леса пошли сплошняком проплешины, крытые жухлой травой, с островками кривых берез. Попадались каменные глыбы, торчавшие среди ровного места. Тут уж Пронька прятался как мог: ползли по ручейкам, по болотцам, держались кустов да кочек.

Вечером второго дня, после того, как в полной темноте, на ощупь перебрались через болотину, Пронька неожиданно повеселел:

— Давай-ка отдыхать будем. Скоро деревенька«.

Спали без костра, на каких-то камнях. Утром с облезлой кочки увидели Заячью Падь.

Деревенька оказалась худая, вразброс, торчали домишки, по два, по три, хуторками, а между — дыры, будто и здесь жили когда-то люди, а нет их. Сплошной бурьян. Оставшиеся дворы стояли не крытые, как положено, а и вовсе без заборов, без деревьев. Место чахлое, больное. И солнце висело здесь странное, будто не солнце, а вьется на одном месте раскаленный вихрь серой пыли, источающий злой, слепящий огонь.

На улице встретился только баран с высохшей шкурой на ребрах, со свалявшейся клочьями шерстью. Пошатываясь, брел он от двора к двору, у каждого останавливаясь надолго, оглашая деревню истошным «Бе-е-е».

Пронька еле ноги переставлял, голову задрал, вывернул в сторону, и в глазах — маята такая, что Ванька поежился:

— Ты чего?

— Горушка Злая…

За деревней уходила вверх каменная стена, на нее-то Пронька и смотрел.

Тут шумнуло наподалеку. У ближней халупы, развалины, крытой не досками, а щелями, и перекошенной, будто сел на нее кто, у крыльца гнилого ковырялась старушка в грязной одежде.

— Бабушка, — начал было Ванька, но при первом звуке старуха мышью юркнула за дверь.

— Бабушка, — говорил Пронька, — скажи только, есть у вас тут, кто охотничает? Нам такого надо.

Пришлось ждать, пока высунулась черная рука из черного проема, указала на один из домишек.

Там долго препирались с потертым мужичком, который слушать ничего не хотел, бубнил, что всякие шляются, а ему голова годится пока. Кто, мол, такие; откуда знать… Наконец Пронька оттолкнул его от двери и, показав крепкий кулак, вошел. Вывернул котомку свою на пол, среди пожитков нашел тряпичный мешочек, который достался мужику.

— Мы, дядя, — сказал Пронька по-воровски, с прищуром, — золотишко промышляем. За болотиной у нас дело, а ты проведешь.

Мужик мотнулся к окну, глянул в мешочек, стал пихать его под рубаху, чуть ли не в штаны, приговаривая:

— Проведу, проведу. Я проведу…

А Пронька в ответ на изумленный Ванькин взгляд прошептал невесело:

— Больше у меня нет ничего… Дойти надо.

По деревне бежали, мужик явно трусил, но приговаривал:

— Проведу, тропки-то знаю. Чего ж по делу-то не пойти? Пойдем, если надо…

На околицу выскочили, и тут мужик встал. Прищурился с гаденьким удовольствием:

— А-а-а, поймали тебя, гада! Глянь, поймали! Пошли, смотреть будем. Быстренько-быстренько, потом и пойдем.

Не дожидаясь согласия, заспешил по косогору вниз, к высокому дереву на берегу, у которого толпился народ. Пронька аж заскулил: за рекой испуганно жались несколько деревьев, дальше вздымалась Горушка Злая. Перед рекой, у дерева, происходило что-то.

Деревенские сбились в кучу, одновременно жалкую и угрожающую. Молчали, так же молча делал свое дело парень, сидевший на толстом суку; он крепил веревку, конец ее свисал вниз, венчаясь петлей. А между деревом и народом лежал на земле надежно связанный человек. Он-то Ваньку и заинтересовал, вместе с Пронькой шли они к будущему месту казни. Тем временем парень-палач неторопливо спрыгнул с дерева, размеренно пнул пару раз приговоренного, ухватил его за плечи и рывком поставил под петлю. Тот не пискнул, да и не мог, рот его забит был тряпкой, поверху притянутой веревкой. Вся эта штука закрывала ему пол-лица, одни глаза торчали, но Ваньке хватило: это был вор. Филька-вор.

Застыл Ванька, соображая, что делать. Стояли люди, убогие до странности, больные, жалкие. Палач возился с петлей, когда Ванька прыгнул вперед, сгреб вора.

— Куда Алену дел? — кричал Ванька. — Куда дел, убью!

Народ смотрел с сочувствием, как мотается голова обреченного, как лезут глаза на лоб, как мычит он завязанным ртом. Не сразу Ванька сообразил, что ответить тот не может, сорвал через лоб повязку и только собрался задать свой вопрос, как страшный удар свалил его на землю. А когда очухался, увидел, что Филька-вор счастлив.