Сказка о спящем красавце или Леськино счастье - [13]

Тут и я кулак сжала, да опять сдержалась. Рано тебе, Лесовика Берендеевна, войной-то идти. Вон, молчал вроде князь, а потом и кивнул, соглашаясь:

— Права ты, Лесенька. Быть нашему сыну славным князем.

— Мила ль я тебе, Велеслав? — Обошла его и спереди встал. — Хороша ли я, князюшка?

— Без тебя жить не стану, — сокол мой отвечает, а я зубами скрежещу.

— Знаю, что не станешь, — говорит злодейка. — Сердце твое теперь мне отдано, сам так захотел. Верно ль говорю?

— Верно.

— Хотел, чтоб любовь забрала? Как уговорено было, так и сделала — забрала боль твою.

«А себе оставила, — это я в голове своей отвечаю. — Не от любви ты князя избавила, а в слабости его к себе привязала… гадина».

Это ж как умирающего насильно дышать заставить, а рану не исцелить. Вот и помирает он, а помереть не может, а чтоб легче было, тебя, как настой целебный пьет. Ох и злыдня ж мерзкая! Исчезнет она, Велеслав и вправду помрет — крепкой ниткой они связаны. Только вот и я не девка простая. Тоже кой-чего умею. Только сила наша разная. Я же лешиха, мне земля силу дает, чтоб ей назад в служении возвращала, а у этой сила черная, недобрая. Вот бы книжечки умные почитать, что батька, уходя, оставил. Только где ж я на это время найду? Покуда все перечитаю, уж и понесет от князя душегубица. Видать, придется, как умею.

— Что в голове твоей, Велеслав, делается? — колдовка тут спрашивает.

А князь и ответил, на нее не глядючи:

— Лесенька.

— Ну и прикипел ты к той лешихе, — качает головой гадюка. — Ничего, после свадьбы только обо мне думать будешь. Обряд-то нас крепче крепкого свяжет, уже ни о ком не вспомнишь. Коли знала бы, что так обернется, то по зиме б тебя в гибельный сон не отправила б.

Ах ты ж змея подколодная! Так вот ты какая, колдовка черная! Оборотница, значится. Выходит, тогда погубить за так хотела, а сейчас за князев счет вознестись вознамерилась, славы возжелала. Только ему судьбу всё ту же отмерила. Ну, ничего, будет и на тебя управа. Ты мне теперь по гроб должна. А лешие долгов не прощают, потому как в долг не дают. А уж коли взяли у них что, так за десятерых спросят, потому как против воли взяток был. Ну, держись, ворона проклятая, уж и полетят твои перышки.

Покуда зубами скрежетала, злодейка проклятая уж к устам княжьим тянется. Вот тут, думаю, пора мышь звать, иначе всем худо будет. Я глаза и открыла, чтоб не смотреть больше. А вскоре и лазутчик мой вернулся. Погладила я мышку шуструю, за службу поблагодарила и к новой приставила — велела воеводу сыскать и к чулану кликать.

А пока мышь Никушу искала, да пока он ко мне шел, я чего только вообразить ни успела. И как Велеслав ту жабу белесую обнимает, и как целует сладко, да еще долг вернуть требует. И так кровь во мне вскипела, что не приди Никуша, дверь бы снесла, да обоих убивать направилась. А так только воеводе по лбу попало, потому как он аккурат за дверью встал, когда я ее ногой выбила. Он воет, а мне ходу не дает — собой проход закрыл. Большой же мужик, широкий, вот и не выйти, значится. А пока он словами меня нехорошими обзывал, да шишак на лбу наглаживал, а маленько остыла. Сама ж видела, что противиться душа князева власти колдовской. И не по колдовке он сохнет, а по своей Леське — дурехе, по мне то есть.

А как Никуша доругался, так меня и спросил:

— Чего надумала, госпожа Лесовика?

— Убрать ее от князя надобно, — отвечаю. — Покуда она рядом, мне не пробиться. Сначала его пробужу, потом уж вороной той займемся.

— Какой вороной? — не понял меня воевода. Вот я ему всё и рассказала, что лазутчик мой углядел. Никуша так по открытой двери и ударил, что она с петель сорвалась. Добил бедную, значится. — Вот же паскудная баба! Я ее с того дня ищу, а она под носом засела, да батюшку до конца уж извести собралась. Не бывать тому!

— Не бывать, — киваю согласно.

— Своими руками в калач сверну!

— За мной становись, я первая крутить ее буду.

— Тогда я потом ее рвать стану.

— Коль чего останется.

— Не жадничай, — насупился воевода, — мне ее крови до зарезу надобно. За всё поквитаться хочу.

— Ты только из палат князевых ее вымани, а там и посчитаемся, когда Велеслав очнется.

— И то верно, — кивает воевода. — Только как выманить-то? Она ж от него ни на шаг не отходит.

— А ты скажи, что я у ворот стою, да сломать их обещаю, коли к князю не пустят. Против меня никто, кроме нее не встанет, так что точно побежит прогонять.

— А и правда, — опять повеселел воевода. — Ты ей враг первый, Лесовика Берендеевна. Так и сделаю. Только стражу подучу, чтоб сразу подвох не почуяла.

— Ступай, касатик, — говорю. — А я уж что смогу, то сделаю.

А потом в ворота и вправду загрохотали, а кто — не видать. Должно быть, кого из стражников Никуша греметь заставил. Там уж он сам к палатам Велеслава побежал, чтоб рассказать, де, кудесница пожаловала, князя видеть желает. А коль не впустят, так сама войдет. Ну, колдовка-то и бросилась с соперницей разбираться. А как она ушла, так я в дверь тайную и юркнула, куда меня по зиме воевода водил. Руки вскинула, да жизнь в мертвом дереве пробудила. Полезли ветки из дверей тонкие да прочные, почками покрылись, а из них листочки полезли. Да переплелись ветви, в узлы завязались — никому ходу нет. После уж к князю направилась.