Сказка о семи грехах - [30]

А теперь оживился. Первый страх прошел. Загадку решать надо.

Только Данилушка и ее раскрыл.

— Если враг нашел друга? Друг живой! Тут яснее ясного. Смотрите, батюшка: вначале петух, после змея. Потом свинья, бык, козел, сом, жаба, наконец! Он себе друзей ищет. И нам бы надо. Только как искать?

— Мне искать не надо, — сказывал странник. — Я с собакой хожу повсюду. Брат у него, у пса моего, кличка… Я его у дерева привязал, коль надо, так схожу. Я-то думал: хоть и брат он мне, да в церкви ему не место…

— Ой! Данила! — заорал Гришенька. Смотри, Данилка, коль так, нам семеро нужны. Собака есть, кот есть, Гунька вон, ошивается под ногами… А остальные?

— Собака, это хорошо, отвечал Данила. — Зависть, ревность, а супротив них пусть будет верность и благоразумие. Кто собаки верней? Кто умнее? Под крышей голубка гнездо свила, я с ней дружу, потому как кормлю. У Того петух гордынею, а смирение голубка выразит. Гнев — бык, хорошо, тогда овца кротость. Через два двора пастух, у него овцы, туда успеем. Это — три. А еще?

Смотрели друг на друга растерянно. Что же еще-то?

— Эх, запечалился Гришенька. — Нам бы соловья, любви воплощение. Люблю соловья послушать, так-то душевно изливается, так о чувстве плачет сердечном.

Каркнул ворон на Аринином плече сердито. Взмыл к потолку под крышу, в дырищу, где торчал железный прут нашего немца (опосля, опосля расскажу, недосуг пока!). Соловьем обернулся, воротился, присел на плечо к Григорию. Залился, чувство сердечное изливает.

Батюшка аж глаза прикрыл в отчаянии сердечном. Что тут, в самом деле, сделаешь. Нашли управу на козла, против блуда, значит. Поди поспорь, другого-то нет ничего.

— Гуня, — сказал я коту, наклонившись и погладив его, — добудь мне мышь аль крыску какую, с тебя причитается, должон ты мне…

Батюшка смотрел на меня в изумлении.

Данила после Хаоса-то и дури русской, он уж не особо удивлялся мне, но тоже смотрел как-то… жалостливо. А зря.

Я-то понимал все, а они… Хоть и бежало время, летело, рвалось в тот день; но, конечно, так быстро, как исполнил Гуня мой приказ, оно бегать не умело. Был тут, не стало, и снова с крыскою в зубах. Гуня крысу перед ногами моими сложил, а та и попискивает тихо, усами шевелит, но никуда не бежит. Куда ей от Гуни-то…

— Уж как крыса-то усердна, все знают? — Какое такое уныние у крысы может быть? Ей бы пыл поумерить немножко. Вот против уныния и встанет.

Батюшка перекрестил все вокруг.

Барин вдруг мой встрепенулся. Надо сказать, я, как возвернулся в церковь, рогожный мешок в руки барину и сунул. И тут вот барин отличиться захотел. За веревку-то потянул, чтоб развязать.

— Ерема, холоп мой, дюже умен, как вы изволили заметить, батюшка. Он тут живое что-то принес, шевелится…

Ну, я на барина-то напрыгнул, мешок из руки его хвать.

— Не надо! — кричу. Арину разбудите!

Пришлось объяснять. Батюшка говорит:

— А делать-то нечего. Ну, держите пока петуха в мешке, он сомлел, помолчит пока. А если бы даже ведьмою проснулась, ахти мне, глупому, доверчивому, то ведь говорят: семь бед — один ответ. Так и станется. Если среди нас есть тот, кто носитель греха в его крайнем выражении, то пусть будет и Гордыня, Петухом выражаемая…

Во как сказывал.

Весьма не согласен был барин с тем, какая ему в нашем театре роль досталась. Промолчал, однако, супротив мира не пошел.

— Данила, — протянул тут Григорий задумчиво. А вот как чревоугодие победить? С одной стороны, свинья, с другой… Кто? Вот ответь ты мне.

Данила заорал в ответ:

— Марш за овцой, Гриня! Ищите, да обрящете. Бери то, что дают, сиречь — овцу. Подумаем.

Ну, понесся Гриня. Скоро и возвернулся с добычею…

Немец-перец-колбаса выручил с чревоугодием. Смотрит, мы собрали живность всякую. Улыбнулся, из кармана одежды своей несуразной коробочку маленькую достает, Даниле протягивает. Открыли коробочку, там — сверчок. Скок-поскок…

Данила решение принимает:

— Пусть умеренностью будет. Немец в кармане таскает, его подарок. Умеренней немца трудно по свету найти. Живность хозяина отражает, не так ли? Собаки на хозяев похожи, да и коты чем-то. Твой, Ерема, котик, справедливостью у меня будет, например. Супротив алчности его поставлю. И не возражайте: нет в заклятии указаний, кто кем будет. Собрали всех, и ладно. И хорошо…

Мы времени своего не знали. Во сколько уложились, тоже не помнил никто.

Готовы мы были. Не сказал бы, что не было сомнений. И сомнения, и страх были. И много чего еще мешалось в душах. Но знали, что все сделано, как положено, а там уж как колея вывезет. Знамо дело, что не обкатанная колея, так что ж — не ездить? Об этом и не помышлял никто.

Приоткрылась дверь тяжелая, железом окованная.

Скользнула тень в церковь. Из окон свет-то еще, пусть и сумеречно, падает. В обличии Петра Алексеевича появился Черный, видать. Ну, он в полумрак попал со свету, это раз, он к врагу в стан пришел, это два, и три, это то, что надобно ему осмотреться. А дверь захлопнулась. Не уйти теперь Черному через нее; Ганс этот оказался весьма на всякие шутки изобретателен, вот так-то отпустишь дверь, замочек хитрый защелкивается…

Немец, ахнув, что-то торжественное сказал. Вот этакое, Данила мне опосля написал: SALIGIA.