Это будет, как там не крути.
А вот что случится на другой день, когда на пороге вновь появится червяк. А он непременно появится. Слушайте — непременно.
— Здравствуйте, господин удав, — скажет червяк, чувствуя, что ему вновь до ужаса охота извиваться и угодничать.
— Проходи, — ответит удав.
Он еще находится под впечатлением недавнего разговора с волчонком и своих чувств по поводу этого разговора, и сейчас, глядя на червяка, убеждает себя в том, что перед ним не червяк, а кто-то другой, и достойный человеческого обращения.
Червяк осторожно сядет на стул напротив удава.
— Ну, что нового, — спросит удав и поймает себя на бешеном желании добавить: «червяк».
— Ужасно, — ответит червяк. — Вчера я опять попал в историю.
— Какую историю? — спросит удав, пытаясь выглядеть заинтересованным.
— Ко мне обратилась тля с просьбой научить ее стать нетлей, я начал ей объяснять, она все кивала мне и восхищалась и удивлялась, как это просто, а потом засмеялась и сказала, что я червяк.
Удав расхохочется во все горло.
— Я был буквально в замешательстве, — подавленно скажет червяк. — Я всего лишь хотел ей помочь.
Удав вновь захохочет и не сможет остановиться.
А червяк будет сидеть, сцепив руки над брюхом, и на лице его застынет выражение абсолютной беспомощности и страдания, которое удав не расположен видеть в червяках.
— Вот что, — проговорит наконец удав. — Сейчас я буду рассказывать тебе, как стать удавом, а ты за это споешь мне и спляшешь.
— Конечно! — воскликнет червяк и застынет с почтением.
— Чтобы стать удавом, нужно… — начнет удав и будет говорить долго, и червяк не пропустит ни слова, а только будет вскакивать, когда его будет поражать очередная истина искусства быть удавом, и будет восклицать: «вот оно что!» и вновь будет садиться и бесконечно преданно смотреть на удава. Когда удав кончит, глаза червяка загорятся, как у гончей, спущенной на зайцев.
— Понял! — воскликнет он, подпрыгнув на стуле. — Как я этого не понимал раньше!
— Ну а теперь спляши и спой, как уговаривались, — усмехнется удав.
И червяк примется извиваться и петь, и через минуту удав остановит его:
— Довольно, — скажет он. — Можешь идти, сейчас у тебя такое лицо, как будто ты знаешь, что надо делать.
Червяк раскланяется и вприпрыжку пустится на улицу. Глаза его будут гореть по-прежнему, и все звери, попадающиеся ему навстречу, будут казаться ему ничтожными червяками.
А из окна будет выглядывать удав и беззвучно смеяться.
— Дурак, — вдруг скажет он с бешеной злобой. — Можно подумать, что я счастлив.
Он низко опустит голову и глухо, по-собачьи, завоет. Дверь раскроется, и в комнату вбежит худая усталая женщина. Она подойдет к удаву и крепко прижмет его голову к груди, а он обнимет ее и заплачет навзрыд, и она никак не сможет его успокоить, и только будет бережно гладить его волосы и шептать что-то ласковое.
А соседи подумают, что по-соседству плачет ребенок.
А где-то вдали по улице будет бежать червяк и радоваться, что скоро станет удавом, если уже не стал. «Тогда я приду к нему и скажу: „А пошел ты к черту!“» — украдкой подумает червяк и прибавит шагу.
Но этого, конечно, никогда не будет. Тут рассказывалось только о том, что случится. А то, чего не случится — какое нам до этого дело, если это не случится?
И зачем описывать события, которые невозможны?
