— Ты ведь веришь, что я поправлюсь, правда же, Дор?
— Ну, конечно, родная!
Джэн обернулась к Барту.
— И ты тоже веришь, да, Барт?
— Да я просто убежден в этом!
Джэн торжествующе улыбнулась.
— Вот видишь!
Джэн подняла руки, и резная тень листвы запрыгала на ее прозрачных ладонях.
— Видите? А вы не верили. Вот вам и подтверждение — солнце в моих руках.
Незаметно она погрузилась в сон. С трудом ему удалось наконец проводить плачущую Дорин. В машине она цеплялась за руки Барта.
— Ты приедешь, когда кончится, и расскажешь мне обо всем… Обещай мне.
— Обещаю. Да и куда еще мне тогда ехать?
III
А Джэн все спала, прижавшись щекой к подушке и полураскрыв губы, спала каким-то необычно крепким сном. И Барт всю ночь сидел подле ее постели, держа ее руку в своих руках, как будто пытаясь силой удержать ее здесь. В ее худеньком запястье легко и часто бился пульс, вдруг становясь порой почти неразличимым; дышала она теперь тяжело, неровно, порой дыхание ее и вовсе прерывалось. Барт сидел у постели и смотрел на ее лицо, на котором дрожали тени, отбрасываемые лампой. Следы недавних страданий исчезли с ее лица — оно было спокойным и отрешенным, и в этой отрешенности Барту чудилось предвестие предстоящего ему одиночества.
Пока она дышала, она принадлежала ему, и он жадно прислушивался к ее хриплому дыханию и старался нащупать ее учащенный слабый пульс с отчаянием человека, который был выброшен на пустынный остров и теперь смотрит, как спадает прибой и уходит волна, оставляя его на песке…
Под утро Барт задремал. Он проснулся от испуга, с которым просыпался иногда в кишевших врагами джунглях, нервы были напряжены до предела, в ушах стучало.
Над холмами на том берегу занимался бледный восход, и озеро в утренних сумерках отливало сероватой сталью.
Но для Джэн это утро уже никогда не наступит.
