Скажи мне, мама, до... - [34]

И, пожалуй, впервые за сегодняшний день Алька по-настоящему рассердился.

— Я служил не им, а стране. Служил так, как считал нужным, как понимал это. И не надо передергивать, Коля, — все мы тогда так понимали.

— Но разве ты не заметил, что за типы вьются вокруг тебя? С твоим-то умом ты этого не понял?

— А люди были разные, Коленька. Помнишь, когда я только что пришел в школу, в класс, этот ваш авторитет, ваш Пугач, захотел поставить меня на место? Помнишь? Это было не ваше правило, но разве вы против него возражали? — Конечно же Алька был прав, тысячу раз прав — ничего не попишешь. Повисла неловкая пауза и, разрежая обстановку, Алик вслух прочитал вывеску над ларьком: — «Три пескаря». Надо же! — усмехнулся он. — Кто-то еще читает Толстого.

— Это опять твой полковник, как думаешь? — не поддержал его веселья Николай Иванович.

— Вряд ли. Огласка ему ни к чему. Хотя, если честно, не знаю. Не зна-ю, — повторил он по слогам.

— А как же ребята?

— За них не волнуйся, с ними все в порядке.

То, о чем в свое время умолчал Алик, не считая нужным посвящать в эту тайну друга, выглядело очень просто. Отряд разбивался поровну таким образом, чтобы за каждым следил напарник. Теперь задача поимки убийцы обретала вполне зримые очертания. Роли были распределены, отсутствующие проинформированы, и, собственно говоря, оставалось лишь попрощаться с гостеприимным хозяином дачи, как в дело неожиданно вмешались спецслужбы. Когда Алик говорил другу, что не знает причин происшедшего, то нисколько не кривил душой — он и сам был в таком же недоумении. Можно сказать, что им просто повезло. Буквально за пять минут до нападения на дачный домик Ганс, обладавший сверхъестественным чутьем, крикнул: «Рассредоточиться!» Команду не пришлось повторять дважды, и все дальнейшее Алик наблюдал из надежного укрытия, единственно, переживая за участь друга.

Версию о руке полковника (а она, естественно, первой пришла на ум), он отмел сразу же. Зачем было делать явно то, что до сих пор делалось тайно? По меньшей мере, это было бы совсем неразумно.

Ясно было одно: Колька проговорился, потому как поверить в случайность происшедшего было еще труднее. Но и обвинять во всех грехах Женьку он не спешил. Да, Женька со школьной скамьи слыл правдолюбом, и никакой тайны доверить ему никто бы из них не решился. Но правдолюб и стукач это не одно и то же.

Оставалась и еще одна глупая версия: позвонил кто-то из пытливых граждан, соседей по участку. Мол, вот, вместо одного знакомого соседа наблюдаю сразу четверых неопределенной кавказской национальности. Но разве следовало бы в этом случае ожидать масочный карнавал со спецавтоматами? В лучшем случае — милиционера с пугачом в кобуре.

В общем, не было у Алика ответа на этот непростой вопрос, не было. И это обстоятельство весьма его удручало. Но, с другой стороны, в той основной задаче, что поставил перед собой отряд, это ничего не меняло.

Расставание с другом детства вышло несколько скомканным и неловким. Что было сказать на прощанье? Береги себя? Извини, что втянул тебя в эту дрянь? И то, и другое казалось ему излишне выспренним, театральным. Друг должен все понимать и так. Единственное, о чем он сожалел, что не удалось как следует посидеть на дорожку, возможно, даже втроем, вместе с Женькой. Поболтать, вспомнить былое. Так уж сложилось, что он лишен был этой простоты человеческого общения, и не его была в том вина.

— Ладно, старик, давай уже будем прощаться, мне пора, — торопливо пробормотал он. — Повинись за меня перед Женькой, так, мол, и так… Ну да ты и сам понимаешь, что к чему.

Он поднялся, оставив на столе недопитую кружку, махнул рукой и через мгновение уже смешался с толпой отдыхающих.

И еще об одном обстоятельстве Алик не рассказал своему другу — о том, что на его долю выпала задача охраны Ганса, и требовалось немедленно выезжать на место. Впрочем, это второе умолчание целиком вытекало из первого.

Алик был легок на ногу и уже на другой день после прощания с Колькой он докладывал Гансу о первых результатах своих наблюдений.

Ему пришлось немало потрудиться над своей внешностью, ведь убийца, кто бы он ни был, прекрасно знал его в лицо. Так что теперь перед Гансом сидел совсем незнакомый старик, в котором можно было угадать торговца арбузами или завсегдатая зала игровых автоматов, но никак не Донгарова Альберта Михайловича.

Первые результаты были скромны, да и не доклад это был, а так, дружеская беседа. Алька показывал своему товарищу снимки тех, кто засветился вблизи домика хозяина, ближайших соседей по улице. Вглядываясь в лица на дисплее фотоаппарата, Ганс легко узнавал их, называя Алику имена. Все это были старожилы поселка, соседи по улице, по участку. Лишь один снимок насторожил его.

— А вот эту девочку я прежде здесь не встречал. Кто она? По виду ей лет восемнадцать.

— Подумаешь, девушка. На молоденьких потянуло? — хмыкнул Алик. — Ну, красивая, да. А впрочем, так, ничего особенного.

— А кто сказал, что убийца должен быть непременно мужского пола? — резонно возразил Ганс.

— Да никто в общем-то. Инерция мышления, — пожал плечами Алик. — Ладно, приму к сведению.