Скажи мне, мама, до... - [31]

— Тут у нас благодать, тишина! Даже белки запросто бегают. А воздух-то, воздух какой — не надышишься! Я вот тоже, что ни лето, мансарду сдаю. Все ж какая-никакая прибыль. Только нынче все студенты больше пошли, а народ не понимает, катит на море. Вы-то вот, небось, не поехали, и правильно, и правильно…

— Вы смеетесь? — улыбнулся ей Голованов. — Это на аспирантскую-то стипендию?

— Ох уж, да! — закивала она головой. — И не говорите! В наше время за деньгами не угонишься.

Голованов и не заметил, как определил свою социальную принадлежность — слово само сорвалось с его языка. «Аспирант? — усмехнулся он про себя. — Что ж, пусть будет так». Аспирантом он еще не был.

В той жизни, что за пренебрежимо малой давностью лет можно было бы вполне считать и этой, образование имело для Голованова совершенно определенный смысл. Оно позволяло выделить себя из толпы, доказать, что ты выше и лучше, хотя бы лишь самому себе. Иногда он задавался глупым вопросом: а зачем ему такие доказательства? Ведь он это он, он-то знает себе цену, знает, на что способен. Но ответа на этот вопрос у него не было.

Он забыл или почти забыл одну давнишнюю историю. Случилась она классе в четвертом-пятом. В тот год они только-только перешли в среднее звено, сменив классного руководителя, толком не привыкнув еще к новым учителям. Словно беспомощные котята, тыкались они в коридорах — школа стала неожиданно большой и непонятной. Как-то раз на уроке литературы молоденькая учительница попросила выучить какое-нибудь лирическое стихотворение Пушкина. Куда она подевалась с тех пор? Голованов и думать о ней забыл, она пропала из их жизни так же неожиданно, как и возникла.

Дома мать все перевернула в поисках Пушкина — безрезультатно. Отец заявился под вечер и, как уже стало обычно в те годы, навеселе. На все расспросы отвечал уклончиво: «Другу дал почитать», но и в голосе его, и в глазах был столь явный оттенок фальши, что даже он, Голованов младший, все понял. «Ну и гад же ты после этого, — выплеснула свое отчаяние мать. — Боже, как же я от всего устала!» На шум притащился из кухни дед и, подобно мудрому Соломону, все рассудил по-своему: «Ладно тебе, Анюта, не кипятись. Я, чай, и сам кое-чему учился. Значит, будем вспоминать». И потащил его с собой подальше от родительского скандала. «Ну и черт с вами, разбирайтесь тут, как знаете! — бросила в сердцах мать. — Я и так уже на дежурство опаздываю!» Она убежала в свою больницу, они же с дедом допоздна просидели на кухне, разучивая полузабытое им стихотворение.

А наутро деда не стало. Он не проснулся в свой урочный час, просто взял и не проснулся. Впервые Голованов так близко столкнулся со смертью, но страха, как представлялось ему раньше, не было, а было лишь обыкновенное мальчишечье любопытство.

На уроке он без запинки прочитал выученное накануне стихотворение: «Горные вершины спят во тьме ночной…» и очень удивился вопросу учительницы: «Почему ты решил, что это стихотворение Пушкина?» — «Мне сказал дедушка», — смутился он. «Тогда, может быть, ты спросишь у него?» Но в ответ он почему-то расплакался.

В тот раз учительская загадка так и осталась неразрешенной. Лишь позже выяснилось, что это перевод Лермонтова из Гете. «Как же так, — думал он тогда, — дед умер, не узнав что-то очень важное. Умер в заблуждении». Повзрослев, он понял еще и другое. Очевидно, словами: «…подожди немного, отдохнешь и ты» дед как бы прощался с ним, предчувствуя близкую смерть, и было для него совершенно не важно, чьи это стихи — Пушкина или Лермонтова. Иное заботило его.

Однако та первая давняя установка оказалась сильней — он не позволит себе допустить такую ошибку, он не позволит себе умереть в неведении. Надо успеть узнать все, а иначе зачем мы рождаемся на свет? Дед не успел, не справился со своей задачей, он так и умер, не исполнив свой долг. Наверное, ему никто этого вовремя не объяснил. Зато уж он, Голованов, своего не упустит.

Примерно так рассуждал он в те юные годы. Позже это как-то истерлось, заслонилось другим, но суть осталась: сначала образование, все остальное — потом. Те же, кто не соответствовал установленному им правилу, — неудачники, и этим все было сказано. Им не могло быть места ни среди его друзей, ни даже среди врагов.

Станция Удельная предъявила Голованову совершенно иные условия для решения поставленной перед ним задачи. Мир поселка был тесен, словно шахматная доска. Здесь любой его шаг был очевиден, как намерение пешки, рвущейся в дамки, и потому ни о какой привычной тактике не могло быть и речи. А коли так, коли стать невидимкой нельзя, так нечего и пытаться. И вообще: кто сказал, что невидимость лучший способ защиты? Существуют методы и покруче. Значит, нужно поставить себя так, чтобы от тебя шарахались, будто от чумы, затыкали уши и глаза, как от назойливой ненавистной рекламы. И начинать надо было немедленно.

В болтливости Розы Павловны Голованов не сомневался — через день-другой половина поселка будет знать о новом отдыхающем. И потому свой первый визит он решил нанести именно ей.

— А, это опять вы? — встретила его соседка. — Стряслось что-нибудь?