Сказать почти то же самое. Опыты о переводе - [127]

Короче говоря, вызов, брошенный По, Бодлера в одно и то же время и притягивает, и отталкивает. Увлеченный заявлениями поэтики (но, может быть, и своими инстинктивными читательскими реакциями), он находит, что весь текст управляется одним словом, «таинственным и глубоким, ужасным, как бесконечность», но – увы! – это слово он сразу задумывает по-французски и по-французски же произносит: Jamais plus («Больше никогда»). Хотя Бодлер читал разъяснения По о растянутом голосовом усилии, о звуках о и р, на деле он берет из этого слова содержание, а не выражение. Над переводом, из этого вытекающим, не может не господствовать это изначальное предательство. Jamais plus — это бормотание, зловеще звучащее в ночи, это удар топора палача.

Бодлер догадывается о том, что попытка «рифмованного обезьянничанья» («singerie rimée») текста-источника будет бесполезной, и сразу же идет на злодеяние: переводить он будет прозой. Взяв обязательство переводить прозой, он сосредоточивает внимание на ценностях содержания и упоминает бессонницу и отчаяние, лихорадочные мысли, кричащие цвета, ужас, страдание. Выбор сделан, причем настолько ответственный, что ради передачи поэтических ценностей оригинала Бодлер опускается до злополучного приглашения: попытайтесь вообразить себе, говорит он, самые трогательные строфы Ламартина, самые величественные ритмы Гюго, смешайте их с вашими воспоминаниями о самых утонченных терцинах Готье – и вы получите приблизительное представление о поэтическом таланте По. Так будет ли переводом то, что предлагает Бодлер? Он сам уже исключил такую возможность, и речь пойдет о поэтическом пересказе или, самое большее, о некоем сочинении заново в виде небольшой поэмы в прозе. Почти то же.

Но здесь нужно привести какой-нибудь пример, а «Ворон» – стихотворение довольно длинное. Поэтому я отберу три строфы (с восьмой по десятую), где после ряда секстин, завершающихся словами nothing more («больше ничего») и evermore («навеки»), рифмующимися с door («дверь»), floor («пол»), before («прежде»), implore («умолять»), explore («исследовать»), Lenore («Линор»), во́рон – а вместе с ним и влюбленный – принимается талдычить свое nevermore.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy

            into smiling,

By the grave and stern decorum of the countenance

            it wore,

«Though thy crest be shorn and shaven, thou»,

I said, «art sure not craven,

Ghastly grim and ancient Raven wandering

from the Nightly shore —

Tell me what thy lordly name is on the Night’s

Plutonian shore!»

Quoth the Raven «Nevermore».

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,

Though its answer little meaning – little relevancy bore;

For we cannot help agreeing that no living

            human being

Ever yet was blessed with seeing bird above

            his chamber door —

Bird or beast upon the sculptured bust above

            his chamber door

With such name as «Nevermore».

But the Raven, sitting lonely on the placid bust,

            spoke only

That one word, as if his soul in that one word

            he did outpour.

Nothing further then he uttered – not a feather

            then he fluttered —

Till I scarcely more than muttered «Other friends

have flown before —

On the morrow he will leave me, as my Hopes

have flown before.»

Then the bird said «Nevermore.»

[В перья черные разряжен, так он мрачен был

            и важен!

Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь;

«Право, ты невзрачен с виду, но не дашь

            себя в обиду,

Древний ворон из Аида, совершивший

            мрачный путь!

Ты скажи мне, как ты звался там, откуда

            держишь путь?»

Каркнул ворон; «Не вернуть!»

Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы

Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,

Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:

Гдé, когда еще бывало, кто́ слыхал когда-нибудь,

Чтобы в комнате над дверью ворон сел

            когда-нибудь,

Ворон с кличкой «Не вернуть»?

Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,

Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.

«Где друзья? – пробормотал я. – И надежды

            растерял я,

Только он, кого не звал я, мне всю ночь

            терзает грудь…

Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…»

Вдруг он каркнул: «Не вернуть!»] (В. Бетаки)

[† Ср. другие русские переводы «Ворона»:

И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор.
Я сказал: «Твой вид задорен, твой хохол
            облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак
            Плутон простер?»
                                    Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может
            так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
                                    тица с кличкой «Nevermore».

Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.