Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова - [276]

Взбешенный этим отказом, «той же изменник злодей Михайло Салтыков нача его праведново позорити и лаяти, и выняв на нево нож, и хотяше ево резати…». Но святитель не устрашился занесенного над ним ножа. Он осенил злодея крестным знамением и громко сказал ему: «Сии крестное знаменье против твоево окоянново ножа; да буди ты проклят в сем веце и в будущем». Затем, обратившись к стоявшему тут же первому боярину князю Мстиславскому, Гермоген сказал ему тихо: «Твое есть начало (ты самый старший), тебе за то добро пострадати за православную християнскую веру; аще и прельстишися на такую дьявольскую прелесть и преселит Бог корень твой от земля живых (прекратится род твой), да и сам какою смертию умреши…»

Бояре не послушали патриарха Гермогена и отправили без его подписи свои грамоты к королю и к послам под Смоленск, причем князья Иван Михайлович Воротынский и Андрей Васильевич Голицын были вынуждены силою приложить к ним свои руки: «Они же в те поры быша за приставы в тесноте велице».

23 декабря 1610 года «придоша ж те грамоты под Смоленск х королю и к митрополиту Филарету. Митрополит же и послы, видя такие грамоты, начата скорбите и друг друга начата укрепляти, что пострадати за православную християнскую веру. Король же повеле послом быта на съезд и нача им говорити и грамоте те чести, что пишут все бояре за руками, что положились во всем на королевскую волю, да им велено королю бити челом и класти все на ево волю».

Филарет Никитич отвечал на это: «Видим сии грамоты за руками за боярскими, а отца нашего патриарха Ермогена руки нет, а боярские руки князь Ивана Воротынсково, да князь Ондрея Голицына приложены по неволи, что сидят в заточении; да и ныне мы на королевскую волю кладемся: будет даст на Московское государство сына своего, и крестится в православную християнскую веру, и мы ему государю ради; а будет на тое королевскую волю класться, что королю крест целовати и литовским людем быти в Москве, и тово у нас и в уме нет; ради пострадать и помереть за православную християнскую веру. Король же ноипаче веле деяти тесноту великую послом».

27 декабря послов опять позвали на съезд и опять все настояния поляков, чтобы они признали боярскую грамоту, присланную из Москвы, разбились об их несокрушимую твердость. «Отпускали нас к великим государям бить челом, – отвечал полякам князь В.В. Голицын, – патриарх, бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре: от одних бояр я, князь Василий, и не поехал бы, а теперь они такое великое дело пишут к нам одни, мимо патриарха, освященного собора и не по совету всех людей Московского государства…»

Так же неуклонно твердо отказывали послы полякам и в их требованиях относительно Смоленска на съезде, состоявшемся на следующий день, 28 декабря… «Я, митрополит, – говорил им Филарет Никитич, – без патриарховой грамоты на такое дело дерзнуть не смогу, чтобы приказать смольнянам целовать крест королю». Голицын же добавил на это: «А нам без митрополита такого великого дела делать нельзя». Тогда рассерженные поляки стали кричать на них: «Это не послы, а воры».

Смоляне тоже «закоснели в своем упорстве», по выражению поляков, относительно сдачи им города и постоянно вели тайную пересылку с нашими послами. Доблестный Шеин, несмотря на страшную смертность и лишения в городе, всеми мерами поддерживал бодрость духа его защитников: он каждый день сидел в приказной избе, строго следил за правильным ведением всех городских дел, открыл царские погреба и по дешевым ценам продал все запасы; при надобности же против слабых духом употреблял тюремное заключение и пытки. На требования поляков о сдаче Смоленска королю, подкрепляемые извещением, что Москва уже целовала ему крест, он отвечал: «Хотя Москва королю и крест целовала, и то на Москве сделано от изменников. Изменники бояр осилили. А мне Смоленска королю не сдавывать и ему креста не целовать и биться с королем до тех мест, как воля Божья будет. И кого Бог даст государя, того и будет Смоленск!»

23 января под Смоленск приехал из Москвы Иван Никитич Салтыков и привез новые грамоты от бояр послам и жителям Смоленска, подтверждавшие прежде высланные, «чтобы во всем положиться на волю короля». В ответ на это мужественные смоляне приказали передать Салтыкову, что если к ним еще раз пришлют с такими воровскими грамотами, то посланный будет застрелен.

Между тем, хорошо зная бедственное положение защитников Смоленска и опасаясь возможности взятия его поляками, к которым уже давно подошло на усиление 30 тысяч запорожских казаков, князь Василий Васильевич Голицын объявил панам, что послы согласны впустить в Смоленск 50 или 60 поляков, но с тем, чтобы король не требовал от жителей присяги на свое имя и немедленно же снял осаду. «Этим вы только бесчестите короля: стоит он под Смоленском полтора года, а тут как на смех впустить 50 человек», – отвечали рассерженные предложением Голицына паны. Тогда послы набавили еще 50 человек и объявили, что больше 100 человек впустить в Смоленск они ни под каким видом не согласятся.

30 января состоялся опять съезд послов с панами, на котором присутствовал и Иван Салтыков, сообщивший им новую грамоту, привезенную из Москвы. Послы отвечали по-прежнему, что без подписи патриарха грамота не имеет для них значения, и опять предложили впустить 100 поляков в Смоленск с тем, чтобы немедленно была снята осада и чтобы от граждан не требовалась присяга королю, как это прежде обещал сам Сигизмунд. «Это клевета, клевета», – отвечали паны и стали уверять, что Сигизмунд никогда не давал таких обещаний.